Татьяна Москвина - Ничего себе Россия

Только два героя приподняты над обыденным -Ленский и Татьяна. Это оригинальные люди, страдальцы и поэты, несчастные романтики. Ленский, смешной, нелепый мальчик, вечно при блокноте, куда он пишет наивные стихи, любит недалекую злобную мещанку-Ольгу (Маргарита Мамсирова). Прав Онегин: уж лучше бы он выбрал другую! Но родственные души проходят мимо друг друга… Татьяна (Татьяна Моногарова) - дикая девушка с мрачно горящими глазами, порывистая, углубленная в себя. Из таких натур при других обстоятельствах получаются писательницы, революционерки, но сейчас перед нами трагедия напрасной любви человека незаурядного к человеку гораздо меньшего калибра.

Да, Онегин (Владислав Сулимский) мелковат, и сам это знает. В нем нет прочной человеческой основы, он не состоялся по-настоящему, и когда во втором действии этот Онегин попадает в малиново-белое царство «большого света», где и люстра в десять раз больше, чем в провинции у Лариных, и стол огромней, то является «лишним человеком» наглядно. Ему никак не найти местечка в плотных рядах сытых разряженных людей, его все прогоняют, и бедняга приносит себе креслице сам, жалкий, но все-таки и своеобразно привлекательный своей искренностью человек. «А счастье было так возможно» Татьяны и Онегина в финале оперы звучит как трогательная, бедная иллюзия несчастных людей - никакого счастья у них не могло быть никогда.

Счастье - это верить, что счастье возможно, жизнь - чертовски грустная штука, а в опере, оказывается, может быть смысл…

Музыкальный руководитель и дирижер постановки Александр Ведерников во многом преуспел, хотя бы по части стирания штампов с музыки Чайковского, однако не могу не отметить, что хоры не звучат. Не разобрать буквально ни одного слова - не то из-за скверной акустики Новой сцены, не то из-за просчетов хормейстера. А в опере должно быть все видно, все слышно и все понятно. Это закон такой.

Как жаль, что у несомненно одаренного Черня-кова не хватило такта в некоторых местах попридержать себя - убрать плебейские звуки (падающие стулья, стаканы и т. д.) и слишком вульгарную жестикуляцию некоторых персонажей, решить по-настоящему сцену дуэли (сейчас идет какая-то невнятная путаница с охотничьим ружьем, вызывающая смех в зале). Остановись он вовремя, избавься от безвкусных крайностей (их немного) - и у спектакля было бы куда больше поклонников. Ничего заборного нет в том, чтобы умерить свой произвол и уважить «господскую» культуру, ключевые образы национальной мифологии, к которым, несомненно, принадлежит скамья в саду, где сидели Татьяна с Онегиным, или дуэль Онегина и Ленского.! Между замшелой оперной рутиной и крайностями авангардных трактовок должен отыскаться какой-то третий, самый плодотворный путь - если талантливые режиссеры признают, что главное -не их выдумки, а та опера, которую они ставят, i I

' 'Вы и представить себе не можете, как, например, трудно снять даже самый плохонький фильм.

Начнем с того, что десятки ученых сотни лет ломали свои небольшие головы над всякими открытиями. Затем инженеры внедряли их открытия в конкретные формы кинотехники, и на это ушла прорва лет, ума и жизней. Кроме того, массу людей надо выучить разнообразным профессиям, задействованным в кинематографе, да еще выделить средства на кино, а для всего этого требуется работа высокоцивилизовапного государства, да еще постоянная и многолетняя! Наконец, сошелся пасьянс из тысячи колод, и не менее года жизни съемочной группы отдано некоему продукту по имени «фильм».

Вот тут-то, обозрев эту гору трудов, мы и задаем свой кошмарный вопрос.

Ради чего?

Этот вопрос дико мучал Льва Толстого. Он в свое время, видя развитие техники, все спрашивал: а радио - чтобы передавать что? А телефоны - чтобы говорить о чем? А граммофоны - чтоб записывать что? Повышенной въедливости был человек. И если бы мы сказали ему, допустим, что такой-то фильм снят просто так, чтоб нам, зрителям, развлечься, он бы сурово сдвинул кустистые брови и рыкнул: а чего ради вам развлекаться-то? Вы что, все дела человеческие уже переделали, страну обустроили, себя усовершенствовали-настолько, что пора отдыхать и развлекаться?

Нет, лучше задвинуть подальше тень грозного Льва. Не выдержать нам его пронизывающего взгляда. И все-таки проклятый вопрос приходит, и самые радостные мгновения в жизни критика - это мгновения, когда на него можно ответить.

В 2006 году на международном фестивале неигрового кино «Послание к человеку», главный приз получила картина Виктора Косаковского «Свято». Косаковский (автор таких известных картин как «Среда», «Тише!») снял получасовой фильм о самопознании человека. Человек - это его двухлетний сын, который впервые увидел себя в зеркале и понял, что это он. Художественный эксперимент проводился в квартире режиссера, установившего в игровой комнатке малыша большое зеркало - и камеру.

И вот мы подсматриваем заветное, тайное, по-настоящему занимательное - душевную и умственную жизнь крошечного человеческого существа. Энергичный малыш, страшно занятый своими игрушками, не сразу замечает странного незнакомца в глубине комнаты. Вот удивительно! У незнакомца те же игрушки, он тоже машет хлопушкой, и так же прыгает, и приветственно делает ручкой на прощание. Кто это? Малыш озабочен. Туда, к незнакомцу, никак не проникнуть! Ребенок начинает свою «серию экспериментов», чтобы выяснить непонятное явление… Мы видим всю огромную гамму чувств маленького человечка - и восхищение, и удивление, и гнев, и злость, и отчаяние. И наконец, он начинает понимать, но не доверяет своему открытию, требуется подтверждение авторитета. И вот папа говорит ему: это ты. Это прелестный момент - дитя улыбается счастливо: «Это я? Это я!» - и… внимательно глядя на себя, поправляет, приглаживает светлые волосы на голове. Потом чмокает свое изображение в тверди зеркала, а потом и всезнающего папу.

И зачем снят этот светлый, ясный, забавный и глубокий одновременно фильм, совершенно понятно. Косаковский стремится к чистой сущности жизни, к истокам развития человека, где еще можно увидеть своими глазами то, что свято. И несомненно, что эта картина заслуживает внимания самого широкого зрителя.

Игровой фильм драматурга и театрального режиссера Ивана Вырыпаева «Эйфория», отмеченный призом за дебют на Венецианском фестивале, другого рода- он посвящен земным и грешным людским страстям. Но и в нем чувствуется сильное дыхание человека, знающего, о чем и зачем он говорит. Зритель «Эйфории» покидает скучные города, где ослаблено до неразличимости чувство жизни, а влечение опошлено и заболтано. Мы перемещаемся в первобытное, первородное пространство - степь между Волгой и Доном, чтобы прожить краткое трагическое блаженство настоящих страстей.