Белые Врата

- Зачем спрашивала тогда?

- Из вредности. Так вот, - продолжает Таня, ставя перед ним чашку, - я думаю, все было иначе.

- Ну конечно, тебе-то лучше известно!

- Я тебя знаю как облупленного, Литвинский, - Таня игнорирует его сарказм. - Ты ж наверняка сам вел себя так, что...

- Как это - так?! Носки разбрасывал?

- Если бы только это. Так, как ты себя ведешь со всеми. Будто тебе на все и на всех плевать, что тебе все равно, кто там рядом с тобой. Спокойный, равнодушный, выдерживающий дистанцию, никого к себе близко не подпускающий Артем...

Литвин встает, резко отодвинув стул.

- Спасибо, - с нажимом. - Все было очень вкусно.

Минут через пять входная дверь хлопает. Хлопает гораздо громче, чем требуется, чтобы ее просто закрыть. Таня морщится, Лизку разбудил, наверное. И это Артем - самый спокойный и уравновешенный из троих друзей... Слепой дурак.

______________

У него оказалась веская причина, чтобы вернуться. Он забыл отдать ей ключ от шале. Обнаружил его только уже в Москве, во внутреннем кармане катальной куртки. Надо вернуть. И не может быть никакой речи о том, чтобы переслать его по почте. Лично. Только лично.

Он шел по улицам вечернего Тиня и ловил себя на мысли, что городок стал ему как родной. Что он улыбается прохожим, останавливается, чтобы прочитать написанное мелом меню в витрине любимой кафешки.

Он шел не спеша, не торопился. Любовался Тинем, чистым, уютным, совсем не похожим на заваленный снегом последний оплот цивилизации в горах, каким он его видел два месяца назад. А еще он тянул время. Потому что не знал, что сказать при встрече. Потому что не был уверен, что она вообще в Тине. Скорее всего, нет. А, может быть, тут, в шале, и не одна. Но позвонить и предупредить он себя заставить не смог. Мелькнула малодушная мысль повернуть назад, а ключ передать через Бартоли. Нет, это неправильно. Даже если ее нет в шале, он просто оставит ключ там, вместе с запиской, на видном месте. А о том, что она, возможно, не одна, он вообще запретил себе думать.

В окнах шале мелькал свет от работающего телевизора в гостиной. Значит, хозяйка дома. Не давая себе ни шанса передумать и струсить, постучал. Постучал громче. Еще громче. Но дверь ему так и не открыли.

Не слышно? Или не хотят открывать? Все-таки не одна? Да к черту все эти вопросы! В замке поворачивается ключ.

Негромко бормочет не выключенный телевизор. Хозяйка шале спит на диване перед телевизором. Артем ставит рюкзак у стены, разувается, снимает крутку, подходит к дивану и приседает рядом.

Она спит на спине, повернув голову набок. Одна рука покоится на животе, другая свешивается вниз, почти касаясь кончиками пальцев пола. И стоящего на полу, рядом с диваном, бокала с остатками... судя по цвету, красного вина. И бутылка... приподнимает, точно, красное сухое. Пустая. Пепельница - три, нет, четыре окурка. С каких это пор мы курим?!

Вглядывается ей в лицо. В свете синеватого мерцающего света от телевизора оно кажется безжизненным. Или, как минимум, очень усталым. Даже во сне не разглаживаются складки в уголках губ, поперечная морщина между бровей. У нее очень красивые брови - темные, четкие, словно нарисованные. И ресницы, которые сейчас черными тенями контрастируют с бледными щеками.

Не удерживается, едва касаясь, проводит указательным пальцем от кончика идеального носа вверх, потом направо, налево, очерчивая брови. Она хмурится во сне его прикосновениям, морщится, что-то бормочет неразборчиво. И отворачивается, спиной к нему, лицом к спинке дивана.

Вот для него и место освободилось. Ложится рядом, на самый краешек дивана, прижимается к ней, одну руку себе под голову, другую ей на живот. И накатывает вдруг острое, почти болезненное по своей яркости чувство - он дома. Он именно здесь - дома. Потому что с тем человеком, с которым и должен быть. Как будто сел на ногу идеально подогнанный бутфитером горнолыжный ботинок. Или этот же самый ботинок встегнулся в отрегулированное именно под него крепление. Как будто подошли друг к другу два разъема "папа-мама".

Утыкается носом в отросшие на затылке волосы, губами в шею. Ее запах, вкус ее кожи... Оказывается, он жил с этим внутри все два месяца. Не забывал. Тихонько целует шею, от шейного позвонка вверх, к уху.

И тут же всем телом чувствует, как она мгновенно замирает, каменеет. Артем соображает почти сразу... Что если он сию же секунду не скажет ей что-то, то рискует получить локтем в область печени, а то и еще куда похуже. Потому что можно себе представить, что подумает Алька, проснувшаяся от того, что ее, в ее же доме, кто-то неизвестный тискает и лапает.

- Ален, это я.

- Арти?.. - недоверчиво и после паузы.

- Угу, - все так же ей в шею.

- Ты... вернулся?

- Вернулся.

- Зачем?

Вот он, самый главный вопрос. И так сразу без подготовки надо ответить. Сейчас самое время сказать про забытый ключ...

- Не могу без тебя... Люблю.

Она молчит. Эта кошмарная, вредная и злопамятная женщина молчит. Молчит долго, не собирается ему отвечать.

- Ален, а ты случайно... не разлюбила меня за эти два месяца?

Она снова молчит, а у него стойкое желание ее встряхнуть. Но Арлетт соизволяет ответить наконец-то.

- Я пыталась.

- И как успехи?

Снова молчит. Он ее сейчас укусит, честное слово! Или ущипнет за что-нибудь побольнее!

Наконец, со вздохом:

- Не получилось.

- Вот и славно! - он тоже вздыхает, шумно, с облегчением. И вообще, ему надоело беседовать с ее затылком. Перехватывает покрепче, чтобы перевернуть ее на себя сверху.

Он забыл, какой дурацкий узкий диван в холле. В результате сам пребольно грохнулся на пол, Аленку хоть успел отпустить.

И теперь он сидит на полу, потирая ушибленный бок, и смачно, с чувством ругается. А она тоже сидит, но на диване, и смотрит на него сверху вниз.

- Вот теперь я верю, что это действительно ты, Тима. Только ты можешь так... выражаться.

- А до этого не верила?

- А до этого мне казалось, что это сон.

- Нифига себе сон! У меня в плече стекло торчит!

- Что?! Откуда?

- Бокал тут какой-то разбился...

- Ой, черт! Подожди, я сейчас!

Она убегает в ванную, оттуда кричит:

- Я сейчас аптечку принесу! Снимай футболку!

Послушно стягивает футболку, на белой ткани действительно алое пятно.

- Покажи! Ой, кошмар. И вправду стекло...

Колдует над его плечом, потом к коже прикасается что-то мокрое, больно! Он шипит.

- Тихо-тихо, - дует. - Вот как ты так умудрился?!

- Это ты мне скажи, какого черта у тебя тут столько стекла? Бокал, бутылка. Пепельница! С чего это ты курить вздумала?

Пауза. А потом, тихо:

- Я выживала, как могла...

Он поворачивает голову. Вряд ли он так увидит ее лицо, но хочет, чтобы она его услышала.

- Прости.

Она вдруг порывисто обнимает его сзади, руками поперек твердого живота, щекой к голой спине.