Array Array - Русская жизнь 050608 Русская Эротика

А тут и ключ в двери - муж стоял в прихожей с бледным и беспощадным лицом человека, поставившего последнюю точку в отношениях. Бросилась ему на грудь, подвывая от счастья.

С пуговицами же дело объяснилось просто - в начале девяностых годов случилось переобмундирование доблестной турецкой армии, пуговицы старого образца ничего не стоили, и стамбульские заводчики широко использовали их в своем недорогом пошивочном деле - обтягивали кожей и пришивали на куртки и женские пальто. Ну а в кипятке, конечно же, дрянная кожа размокла. Стоит ли говорить, что супруги помирились? Простили друг друга. Восстановили семью, добились относительного достатка. Живут в нерушимом покое.

Что же произошло в тот судьбоносный день? Наша героиня поняла, что все еще любит мужа? Нет, ничего такого она не поняла. Обошлось без лирических чудес. Любовь действительно прошла. В телесном, интимном смысле они как были, так и остались друг другу не слишком-то желанны. Она испытала не страх за мужа, не боязнь остаться одной, она почувствовала, что интересы семьи представляют для нее бесконечную ценность. Что любви нет, а семья не разрушена, существует. И дело тут не в привычке и пресловутой родственности, а в той работе, которая была потрачена на ее строительство.

Семья строится по законам сообщества, коллектива и, как всякий коллектив, имеет собственное чувство самосохранения. При этом интересы семьи совершенно не обязательно совпадают с личными интересами каждого из домочадцев. Скорее, наоборот. Скромный этот парадокс был в свое время описан Львом Гумилевым - он, впрочем, обдумывал другое сообщество - воинское. Армейское подразделение, желающее выжить в качестве боевой единицы, должно состоять из солдат, готовых умереть. Если солдаты захотят выжить, подразделение погибнет. Что-то в этом роде происходит и с семьей. Строительство семьи - женская работа. Тут необходимо нравственно засучить рукава, и если уж не выдавать детям ежедневные билетцы, в которых записаны все их прегрешения и достижения за день, то, по крайней мере, бесконечно думать о том, что действительно идет на пользу детям, мужу и прочим домашним. Что способствует их духовному благополучию, а что - нет. Это реальный труд. Когда жена говорит мужу: «Ты не помогаешь мне, я все везу на себе!», - чаще всего она (пусть и неосознанно) имеет в виду эту работу нравственного строительства. Именно этот труд скрепляет семью. Семья держится на соплях. На слезах, на крови, на смешении всех физиологических жидкостей, на бесстыжей, простой телесной близости, не имеющей никакого отношения к фиалковому гламурному сексу, приносящему УДОВОЛЬСТВИЕ. Вернее так - семья держится на памяти об этом периоде сообщничества, но крепится соратничеством. Общим смыслом. Собственно то, что обыкновенно происходит в супружеской спальне, - не совсем половой акт. Он и называться-то должен по-другому. Пожалуй, действительно, супружеским долгом. Это акт подтверждения близости, присяга не столько в верности друг другу, сколько в обоюдной верности семье.

Она прошептала:

- Я боюсь, - что это вы на меня так смотрите?

- Да то, что лучше тебя на свете нет. Эта головка с этой маленькой косой вокруг нее, как у молоденькой Венеры…

Глаза ее засияли смехом, счастьем:

- Какая это Винера?

- Да уж такая… И эта рубашонка…

- А вы купите мне миткалевую. Верно, вы правда меня очень любите?

Я не помню, когда именно мне начали нравиться аглашки. Во всяком случае, до определенного рокового момента я даже не подозревал об их существовании на белом свете.

В мире жили одни безупречно интеллигентные барышни. Только их можно было желать, только с ними общаться. Только их можно было звать на свидания - в кабак, разумеется, ибо куда же еще ходят на свидания культурные люди?

Отношения развивались так. Подходя к кабаку, интеллигентные барышни подбирали длинные черные юбки, под которыми скрывались солдатские почти что ботинки. Стриженые как только возможно коротко, они прикуривали папиросу на входе у знакомого охранника, по совместительству - бывшего однокурсника с историко-филологического факультета, а затем проворно бежали по узкой лесенке в подвал, от которого едко несло чем-то кислым и семиотическим. Там они усаживались за чужой столик (физиономии вроде смутно знакомые, а чего еще надо с позавчера выпивающей девушке?) и нежно матерились на потерявшихся официантов и невовремя падающих кандидатов наук. Наконец, получив рюмку сорокаградусного, иронически осматривали меня.

И первый вопрос интеллигентных барышень ко мне обыкновенно бывал такой:

- Друг мой, вы ведь любите «Александрийский квартет» Лоуренса Даррелла?

Друг я был уже или нет, но в ответ я всегда что-нибудь врал. С романа этого и начинался роман. Мы явно подходили друг другу.

«Ведь что же еще, - думал я тогда, нервно хватая интеллигентных барышень за руки и шепча им о зеркальных метафорах, - сближает мужчину и женщину, как не модернистская литература?»

Но я хорошо помню, как в первый раз в жизни встретил аглашку.

Я как-то забрел в эти гости, она открыла мне дверь. Высокая - на каблуках своих красненьких туфель, крашеная - и как раз потому подлинная блондинка, кудрявая, с умело завитыми и мнимо перепутанными локонами аглашка стояла передо мной и улыбалась куда-то в сторону лифта, пока я протирал запотевшие на морозе очки. Наконец, я разглядел все, что мне полагалось. Я долго смотрел. Что-то в моих рассуждениях про мужчину и женщину покачнулось в тот день на той лестничной клетке. Покачнулось и рухнуло, как пьяный филолог в подвале.

- Приветики-кукусики, - сказала она дружелюбно.

Стыдно даже подумать, что я мог ей ответить. Наверное, «здравствуйте».

Хозяина не было, по комнатам слишком уж остервенело веселились, и она провела меня на кухню, где весь вечер хозяйничала, наводя симпатяшный уютик, глядя мимо меня, запивая торт мятным ликером. Час шел за часом, и свечи, фиолетовые, белые и зеленые, заботливо расставленные ею по столам и подоконникам, оплывали. Я нервничал.

Нужно было как-то поддерживать разговор или сдаться, ретироваться, оставшись, увы, без кудрей. Что делать? Я говорил, как умел, говорил так, как изъясняются в кабаках и подвалах.

- Знаете, - бормотал я, неловко косясь на ее, с некоторых пор, голые ноги в меховых шлепанцах, - знаете, есть один замечательный роман, в некотором роде модернистский, в журнале «Иностранная литература» напечатан, хорошенький такой роман, кудряво написанный…