Русская Жизнь 14.03.08 Европа

Проблема здешних мест для нас тогда заключалась в отсутствии устойчивых частностей: все кругом было слишком важным и слишком изменчивым. Один государственный строй менялся на другой с той же поспешностью, с какой по-своему очаровательный напиток «Лето Осетии» навсегда покидал прилавки университетского гастронома, уступая место жестокому, как денатурат, «Оригинальному» - и непонятно еще, что было важнее. Все было важнее. Выезд в Европу - это был, казалось, своеобразный шаг от неустойчивого катехизиса к незыблемому меню, от интенсивности шатких переживаний к высшей буколической размеренности. От ощущения того, что дух веет, где хочет (с акцентом на последние два слова), к надежде на то, что дух веет, где хочет (с акцентом на первые два слова). Чем больше превозносилась тамошняя вольная манера одежды или беспорядочное разнообразие форм высказывания, тем больше возникало ощущение некой сложноорганизованной системы, в которой, казалось, можно с легкостью затеряться, не создавая при этом никому проблем.

Разумеется, это не был вопрос «отдыха» - если это и можно назвать отдыхом, то в первую очередь от самого себя. Вообще, блуждания по европейским городам - это не отдых, это, пользуясь великолепным выражением Честертона, сказанным им по другому поводу, - «насыщенная праздность».

Почему, например, недавно вышедшая книжка Алексея Зимина «Единицы условности», в значительной степени посвященная как раз похождениям автора в Европе, оставляет ощущение, что в жизни современного русского человека нет иных огорчений, кроме пережаренного на гриле осьминога? Откуда это поэтическое упоение съестным пустяком?

Да все оттуда же. Все потому, что Зимин, как и я, тоже в свое время настраивался на сбор клубники в непосредственной близости от Лондона. И тоже был утомлен и напитком «Лето Осетии», и прочими прелестями тогдашней московской жизни. И Европа, надо полагать, тоже кажется ему переводом разговора в другое, несколько менее глубокое, но чуть более ответственное русло. И пустяк торжествует над громадьем не из вящей буржуазности, но скорее из элементарной опаски спугнуть такое приятное и все еще малознакомое ощущение Европы.

Опаска всегда сохраняет - спугнуть-то, как мы уже поняли, несложно. Ведь ни меня, ни Зимина на прополку земляничных полян тогда не взяли. Просто вернули нам анкеты.

Без объяснения причин.

Листик салата обязателен

Записки русского инспектора в Швеции

Наталья Толстая

Тот, кто пережил пик перестроечной эпохи - конец 80-х, до конца своих дней не забудет то счастливое время. Развала еще не было, а был шквал невиданной литературы, политические диспуты в прямом эфире и, впервые за семьдесят лет, свободный выезд за границу. Помню, словно это было вчера, как я шла по коридору Главного здания ЛГУ, а навстречу спешил куда-то дяденька из Первого отдела. В этот отдел стекались характеристики на всех глупцов, возмечтавших в брежневское время съездить за рубеж. Много, должно быть, было там шкафов с заживо погребенными выездными делами. Увидев меня, дяденька остановился. «Теперь все поедете», - сказал он. Я вспоминаю этот день как великий праздник Благовещенья.

В 1988 году я получила сказочную работу: в течение года инспектировать преподавание русского языка в шведских гимназиях. Местом постоянного проживания был маленький городок на севере Швеции. Оттуда я должна была три раза в месяц выезжать в другие маленькие города, где преподавали русский язык. Меня поселили в однокомнатную квартиру, где из мебели были кровать, стол и стул, а в углу за занавеской - электрическая плита. Как я была счастлива! Целый год буду жить и работать в стране всеобщего благоденствия. Ведь Швеция поставила цель стать «Домом для народа» и стала им.

Первое время я ходила в магазины, как в музеи. Любовалась. Потом я примелькалась кассирам и стала ловить на себе их подозрительные взгляды. Тогда я решила каждый раз что-нибудь покупать: утром - пакет кефира, днем - кусок колбасы, вечером - связку бананов. Только чтоб лишний раз пройтись по садам Эдема, шведским супермаркетам. Зарплата у меня была небольшая, треть уходила на оплату квартиры. А сорок процентов из моих кровных вообще изымали: налоги. На чем тут можно сэкономить? Только на еде. Пригляделась. Ближе к вечеру магазины уценяли некоторые продукты. Если на банане появилось пятнышко - в корзину его. В этой корзине все фрукты и овощи стоили полцены. Если завтра истекает срок годности кефира - платите треть цены и идите с Богом. Еще было выгодно покупать рис и сосиски. Рис разбухает, и из горсточки получается целая кастрюлька. Я сделала открытие: если шведскую сосиску долго варить, то она увеличивается в объеме в несколько раз. Потом ее можно резать ломтями и есть, пока не надоест.

В мои провинциальные гимназии я ездила на поезде. Проехала всю Швецию с севера на юг, как Нильс Хольгерсон, только он летал на гусях. Все эти шведские полустанки стоят у меня перед глазами: чистый, залитый солнцем перрон, ни души. Когда подойдет поезд, ни разу не опоздавший за последние сто лет, то из него выйдут два пассажира, войдет один - я. Вместе со мной в вагон сядет пожилой кондуктор с добрым лицом, чтобы в пути прокомпостировать мой билет и пожелать счастливого пути. На следующем полустанке он выйдет и поедет обратно.

На каждой станции есть буфет, где продают одно и то же, без вариантов: надрезанную резиновую булочку, из которой свешивается лист салата и ломтик ветчины толщиной в микрон. Можно купить резиновую булочку с сыром. Листик салата обязателен. И кофе, который тут пьют всегда и везде - крепкий, без молока, без сахара. Если швед не выпьет раз в час чашку такого кофе, его начинает бить мелкая дрожь, голова перестает соображать, начнется ломка… Любители сладкого покупают в станционном буфете лакрицу, любимое лакомство и взрослых, и детей. Когда меня в первый раз угостили этой конфеткой и я доверчиво положила ее в рот, то глаза полезли на лоб: большей гадости я отродясь не пробовала. По виду эти конфеты напоминают нарезанный на бруски черный плотный провод. И по вкусу, видимо, тоже. Единственная мысль: выплюнуть сразу или подождать, пока хозяева отвернутся? Бррр. Когда меня спрашивали: «Тебе нравится наша еда?», я честно отвечала: «Нравится все, кроме лакрицы». Тень сожаления набегала на шведские лица, но они себя успокаивали: «Просто ты еще не пробовала соленую лакрицу».

В пустом зале ожидания вы всегда найдете тихого, опрятного пьяницу. Он сидя дремлет в углу, на деревянной скамейке. Здесь он спасается от снега и дождя. Его не гонят, а редкие пассажиры смотрят на него со скорбным сочувствием. Сколько раз я сидела, ожидая поезда, на пустынных станциях и слушала шум собственного кровообращения. Меня охватывала тоска и одиночество, которого я никогда не знала, потому что выросла в семье, где нас, детей, было семеро по лавкам.