Федерико Гарсиа Лорка. Стихи

а половина голубки стонала,

кровь проливая и сознавая,

что кровь - не ее, а чужая.

Веселый озноб танцевал на сырых куполах

дребезжащих,

и мрамор луны отражал равнодушно

пепел фамилий и смятые ленты.

И те приходили, кто ест, прячась от нас

за колоннами,

и ослы с белозубыми мордами,

и костоправы искусные.

В море зеленых подсолнухов

так жалобно плакало кладбище

и было единым ропотом, и было единым стоном

всех тряпичных губ и картонных.

И крещеные спали, словно дети,

когда, смежая веки безусловно навеки,

молча вскрыл свои собственные вены

иудей, услышав первые стоны.

* * *

Луна наконец запнулась о белый косяк табуна.

Луч лилового света, отпрянув от раны,

спроецировал на небо сцену

обрезания мертвых младенцев.

Кровь текла по горам, и спешили к ней ангелы,

но зефирными были чаши - и кровь потекла

в башмаки.

Колченогая свора зажгла свои трубки,

и от запаха жженого рога

посерели губы несчастных,

которых рвало в подворотнях.

А с юга засушливой ночи долетали

протяжные крики -

это свечи луны задымились на бедрах коней.

Портняжка, кроивший пурпур,

заманил к себе трех блаженных

и, заперши двери, в окно им показывал череп.

Три блаженных тем временем утешали верблюда,

который боялся,

что к утру непременно застрянет в игольном ушке.

Крест был поднят, и гвозди вбиты.

Гвозди, вбитые в кость

так, что звезды ржавели от крови.

Все глаза отвели - и тогда небеса оголились

и раздался неслыханный голос, а фарисеи сказали:

- У проклятой коровы, наверно, разбухло вымя. -

Горожане захлопнули двери,

и ринулся дождь, возомнив, что размочит сердца,

мутный вечер наполнился хрустом и треском,

и незримые плотники стали обтесывать город.

- Проклятая эта корова, наверно, взбесилась, -

продолжали твердить фарисеи.

Но кровь поднялась до колен, и нечистые духи

пузырили болотную воду над стенами храма.

Все явственней было спасенье - от этой жизни.

И луна омывала ожоги коней.

Распевая псалмы, выходили на свет лихорадки,

и лягушки зажгли очаги по речным берегам.

- Эта чертова, чертова, чертова эта корова

спать не даст, - фарисеи твердили

и шли по домам, по дороге пиная пьяных

и плевок за плевком избавляясь

от привкуса жертвы.

А за ними, печально блея, бежала кровь.

И на том завершилось,

и проснулась земля, разливая дрожащие

дымные реки.

БЕГСТВО ИЗ НЬЮ-ЙОРКА

МАЛЕНЬКИЙ ВЕНСКИЙ ВАЛЬС

Десять девушек едут Веной.

Плачет смерть на груди гуляки,

Есть там лес голубиных чучел

и заря в антикварном мраке.

Есть там залы, где сотни окон

и за ними деревьев купы...

О, возьми этот вальс,

этот вальс, закусивший губы.

Этот вальс, этот вальс,

полный смерти, мольбы и вина,

где шелками играет волна.

Я люблю, я люблю, я люблю,

я люблю тебя там, на луне,

и с увядшею книгой в окне,

и в укромном гнезде маргаритки,

и в том танце, что снится улитке...

Так порадуй теплом

этот вальс с перебитым крылом.

Есть три зеркала в венском зале,

где губам твоим вторят дали.

Смерть играет на клавесине

и танцующих красит синим

и на слезы наводит глянец.

А над городом - тени пьяниц...

О, возьми этот вальс,

на руках умирающий танец.

Я люблю, я люблю, мое чудо,

я люблю тебя вечно и всюду,

и на крыше, где детство мне снится,

и когда ты поднимешь ресницы,

а за ними, в серебряной стуже, -

старой Венгрии звезды пастушьи

и ягнята и лилии льда...

О, возьми этот вальс,

этот вальс "Я люблю навсегда".

Я с тобой танцевать буду в Вене

в карнавальном наряде реки,

в домино из воды и тени.

Как темны мои тростники!..

А потом прощальною данью

я оставлю эхо дыханья

в фотографиях и флюгерах,

поцелуи сложу перед дверью -

и волнам твоей поступи вверю

ленты вальса, скрипку и прах.

ВАЛЬС НА ВЕТВЯХ

Раз,

и два,

и три -

листья мелькнули в окне.

Рыбка плывет по луне.

Не спит река,

но века

море поет во сне.

Лес

отпевает принцесс.

Мгла ему свечи зажгла.

Вторит монашка в дупле.

Девочка ждет на ветле.

Звякнула шишками ель,

ищет пернатую трель.

Но кровью истек соловей

в певчей печали своей.

И все печальнее мне,

потому что и раз,

и два,

и три

листья проплыли в окне.

И скрипач с головой из стекла

и картонная скрипка, и мгла,

и свеченье снегов и седин

с целым миром

один на один.

Тени мертвых и мрамор немой!

Муравейник рассвета зимой!

Где-то молится лес,

отпевая принцесс,

где-то мед на цветке.

Лягушата в реке.

Приближается сумрак

в лавровом венке.

Станет небо для ветра

высоким плетнем,

и гонимые ветки

запляшут на нем

по одной

над луной,

и вдвоем

над ручьем,

и втроем, и по-прежнему врозь,

чтобы мрамору крепче спалось.

ПОЭТ ПРИЕЗЖАЕТ В ГАВАНУ

СОН КУБИНСКИХ НЕГРОВ

Если ночь будет лунной,

поеду в Сантьяго-де-Куба,

поеду в Сантьяго.

Запрягу вороные буруны

и поеду в Сантьяго.

Заколышется лунное пламя.

Поеду в Сантьяго.

Когда пальмы замрут журавлями,

поеду в Сантьяго.

Когда станет медузой коряга,

поеду в Сантьяго.

Поеду в Сантьяго

с Фонсекою рыжеволосым.

Поеду в Сантьяго.

К Ромео, Джульетте и розам

поеду в Сантьяго.

О Куба! О, ритмы сухого гороха!

Поеду в Сантьяго.

О, гибкое пламя, зеленая кроха!

Поеду в Сантьяго.

Кайманы. Табак. Тростниковые струны.

Поеду в Сантьяго.

Ведь я говорил, что поеду в Сантьяго -

запрягу вороные буруны

и поеду в Сантьяго.

Шпоры бриза и рома.

Поеду в Сантьяго.

Кораллы и дрема.

Поеду в Сантьяго.

Песок и прилив бездыханный.

Поеду в Сантьяго.

Белый зной. Восковые бананы.

Поеду в Сантьяго.

Зеленый твой сахар,

о Куба! О, радуга вздоха и праха!

Поеду в Сантьяго.

---------------------------------------------

Федерико Гарсиа Лорка

Федерико Гарсиа Лорка

Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу

1935

Перевод М. Зенкевича

I

УДАР БЫКА И СМЕРТЬ

Било пять часов пополудни.

Было точно пять часов пополудни.

Принес простыню крахмальную мальчик

в пятом часу пополудни.

И корзину с известью негашеной -

в пятом часу пополудни.

А над всем этим - смерть,

одна только смерть

в пятом часу пополудни.

Вата взлетела, подхвачена ветром,

в пятом часу пополудни.

Стекло и никель посеяла окись

в пятом часу пополудни.

Голубка вступила в бой с леопардом

в пятом часу пополудни.

И было бедро пропорото рогом

в пятом часу пополудни.

И гулко ударил большой колокол

в пятом часу пополудни.

Трезвон хлороформа и дымной крови