Константин Романенко

То была критика местной правящей верхушки, которая, придерживаясь традиционных «клановых» принципов, оберегала своих людей. Преследуя конкурентов, она отторгала силы, стремящиеся разрушить единение их групповой солидарности. В этих сложных условиях руководство партией пыталось выдержать золотую середйну, но жизнь выдвигала свои требования, и 13 января Политбюро приняло решение «О неудовлетворительном партийном руководстве Киевского обкома».

Еще в ноябре 1936 года Центральный Комитет ВКП(б) пересмотрел решение Киевского обкома партии, возглавляемого П.П. Постышевым, в отношении члена партии Николаенко. Эта женщина по решению Киевского обкома была исключена из партии за то, что она писала жалобы на работников его аппарата. В этих жалобах не было «политики», она обвиняла руководство в круговой поруке, семейственности и необоснованных исключениях из партии ряда коммунистов. ЦК ВКП(б) восстановил Николаенко в партии и указал на «привившиеся на Украине и, в частности, в Киеве непартийные нравы в подборе работников».

Но это постановление не давало резких политических оценок. Меры наказания по отношению к проштрафившимся были почти условными. Первому секретарю ЦК КП(б) Украины Косиору лишь «указали» на недостатки. И хотя 16 января 1937 года Постышев был освобожден от обязанностей секретаря Киевского обкома, он был оставлен вторым секретарем КП(б)У и кандидатом в члены Политбюро.

Между тем ситуация получила огласку: 8 февраля «Правда» опубликовала материалы с критикой положения в партийных организациях Киевской области». Одновременно газета критиковала руководство Азовско-Черноморской области, которую до конца года возглавлял Шеболдаев, и Курской области, которую Шеболдаев возглавлял с начала года. Дело приняло принципиальный оборот. И 8 марта Постышева освободили от работы на Украине. Но и теперь он не лишился полного доверия ЦК. 14-го числа его перевели первым секретарем Куйбышевского обкома. То есть ЦК поменял «шило на мыло».

Конечно, то, что власти на местах порой доходили до откровенного произвола, вызывавшего возмущение широких слоев населения, не зависело от ЦК. Но естественно и то, что московское руководство не могло мириться с проявлениями волюнтаризма и вседозволенности. 25 января неожиданно был смещен с поста первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии Н.Ф. Гикало. Его перевели 1-м секретарем Харьковского обкома.

Причина выяснилась почти через месяц, когда 22 февраля Центральный комитет принял постановление «О положении в Лепельском районе БССР». В нем отмечалось, что местные власти, с молчаливого согласия Минска, осуществили « незаконную конфискацию имущества у крестьян, как колхозников, так и единоличников, произведенную под видом взыскания недоимок по денежным налогам и натуральным поставкам».

За нарушение социалистических законов пятерых сотрудников Лепельского райисполкома и его председателя Семашко отдали под суд. Постановлением был объявлен выговор наркому финансов СССР Г. Гринько и «указано», теперь уже бывшему первому секретарю компартии Белоруссии, Н.Ф. Гикало. Фактически все эти меры были направлены на прекращение произвола в отношении рядовых коммунистов и колхозников. Сталина не могло не тревожить проявление этих опасных симптомов. Его настораживали левацкие игры партбюрократов, но в это время он старался разрешить проблемы мягкими средствами.

Однако, вне зависимости от его намерений, тучи уже собирались и над головами партчиновников, и государственной бюрократии, чтобы разразиться очищающей грозой лета 37-го года. Ситуация получила дополнительный импульс, когда 28 января 1937 года в Москве начался судебный процесс по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра». Уже на следующий день ЦИК СССР перевел в запас генерального комиссара госбезопасности Ягоду, назначив на эту должность Ежова.

На процессе предстала группа руководителей народного хозяйства различных регионов страны, арестованных осенью минувшего года. Обвиняемых насчитывалось 19 человек. В их числе оказались: Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков, Муралов, Лифшиц, Бугуславский, Норкин, Карцев, Дробнис, Шестов. Но, пожалуй, «героем» процесса стал Карл Радек (Собельсон). Человек не без журналистского таланта, в ходе слушания дела он ярко и хронологически последовательно рассказал о деятельности, планах и целях центра, руководимого Троцким.

Перед арестом Радек занимал должность заведующего бюро международной информации ЦК ВКП(б), Георгий (Юрий) Пятаков – первого заместителя наркома тяжелой промышленности. Еще один из участников процесса, Григорий Сокольников (Гирш Янкелевич Бриллиант) в 1933-1934 годах был заместителем наркома иностранных дел. С мая 1935 года он работал первым заместителем наркома лесной промышленности, а к моменту ареста стал заместителем начальника Центрального управления шоссейных дорог и автотранспорта НКВД СССР.

Значимые посты занимали до ареста и другие участники процесса. Начальником Сибмашстроя в Новосибирске работал Бугуславский. С.А. Ратайчик являлся начальником, а И.И. Граше – старшим экономистом Главхимпрома. Главным инженером строительства Рионского азотно-тукового комбината был Г.Е. Пушин. В Западной Сибири работали заместитель начальника Кемеровского химкомбината Дробнис и инженер Б.О. Норкин; в Кузбассе в угольной промышленности занимал пост А.А. Шестов. Я.А. Лифшиц являлся заместителем наркома путей сообщения, И.Л. Князев – заместителем начальника центрального управления движения НКПС, а И.Д. Турока – заместителем начальника Свердловской железной дороги.

Процесс был открытым, и заседания суда проходили в помещении, вмещавшем до 350 присутствовавших, в числе которых были иностранные и советские журналисты. Л. Фейхтвангер пишет: «Судьи, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступеньки. Ничто не разделяло суд от сидящих в зале. Не было также ничего, что походило бы на скамью подсудимых; барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее обрамление ложи. Сами обвиняемые представляли собой холеных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужденными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали на публику.

По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью все происшедшее.

Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью».