Константин Романенко

И все-таки до 4 мая Тухачевский не терял надежды на выезд за границу. Уместно предположить, что и записка, и реакция на нее Сталина были не только благовидным предлогом для замены главы делегации. Складывается впечатление, что вождь давал возможность заговорщикам перейти к решительным действиям.

Хотя в разговоре с Фейхтвангером «Сталин и посмеялся над теми, кто, прежде чем согласится поверить в заговор, требует предъявления большого количества письменных документов; опытные заговорщики, заметил он, редко имеют привычку держать свои документы на открытом месте». Но ему все же нужны были убедительные доказательства действительно реального существования заговора военных. Поэтому при всей серьезности и опасности обстановки он не стал суетиться и торопить ход событий.

Тем временем следствие продолжалось, и 22-25 апреля в протоколах появились новые признания. Бывший начальник Особого отдела НКВД М.И. Гай (курировавший работу Зайончковской, информацию которой об оппозиции военных он умышленно «игнорировал») и бывший 1-й заместитель наркома внутренних дел Г.Е. Прокофьев дали показания на Петерсона, Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других военачальников. Они сообщили и о связях военных с Ягодой.

Как уже указывалось, бывший комендант Московского Кремля, а с 1936 года заместитель Якира по тылу, дивинтендант Петерсон был арестован 27 апреля в Киеве. Во время обыска он собственноручно написал покаянное письмо Ежову с добровольным признанием о своем участии в «кремлевском заговоре». В числе участников он назвал Енукидзе, Корка, Медведева, Тухачевского и Путну. На следующий день бывший заместитель начальника Отдела охраны правительства «З.И. Волович дал показания о существовании заговора с целью государственного переворота, инициированного Ягодой при участии Тухачевского». Но самым слабым звеном в цепи, связавшей всех заговорщиков, оказался латыш Рудольф Петерсон.

Доставленный 29 апреля в Москву, он написал новое заявление на имя Ежова. В нем он признавался, что «является участником контрреволюционной организации правых, в которую был вовлечен в 1931 г. своим начальником по службе - секретарем ЦИК СССР Авелем Енукидзе. Это вместе с ним он [Петерсон] по заданию правых вел работу по подготовке вооруженного переворота в Кремле, одной из задач которого было уничтожение руководителей БКП(б) и Советского правительства, переход власти к лидерам организации правых в лице Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, М.П. Томского».

Он указывал, что план переворота в Кремле сводился к тому, чтобы участники организации правых, работавшие там на различных должностях, в назначенный день и час произвели арест руководителей партии и правительства. Он назвал 16 участников заговора, которых завербовал лично. Показания Петерсона стали ключевыми в дальнейшем развитии событий. С этого момента в следствии наступил прорыв. Теперь, когда составилась колода из спешивших сделать признания подследственных, расследование выходило на накатанные рельсы.

На следующий день, 30 апреля, в канун праздника, был арестован заместитель бывшего коменданта Московского Кремля Петерсона по политической части, дивизионный комиссар М.А. Имянинников. Кольцо вокруг организаторов заговора замыкалось. Картина обретала явственные контуры, и ее темные тона становились все более зловещими.

Сталин уже был информирован, что в круг действующих лиц втянуто значительное число военных. Однако он не показывал виду, что знает о существовании заговора. Более того, он как бы давал заговорщикам возможность приступить к осуществлению своих намерений, и обстановка накалилась до высшего предела.

Празднование Первого Мая «для посвященных» прошло в атмосфере нервозного ожидания. «По свидетельству моего отца, – пишет Ю. Емельянов, – находившегося 1 мая 1937 года на одной из трибун на Красной площади, во время парада среди присутствующих распространился слух о том, что вот-вот будет взорван Мавзолей, на котором находились Сталин и другие руководители страны».

Фицрой Маклин, английский журналист, присутствовавший 1 мая на Красной площади, писал о бросившейся в глаза повышенной напряженности находившихся на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и своем высоком положении. Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно «и снисходительным, и скучающе-непроницаемым».

Бежавший из Советского Союза агент Вальтер Кривицкий (в действительности Самуил Гершевич Гинсбург) тоже отмечает нервозность в армейской среде. Он пишет что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников... Потом прибыл Егоров, но он не ответил на приветствие. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь».

То чувство «неуютности», которое ощущали на трибуне заговорщики, было естественно - «нож гильотины» уже холодил их шеи. Но ничего экстраординарного не произошло. Тухачевский еще не потерял надежды на поездку в Лондон, но, когда 4 мая документы на него из посольства Великобритании в СССР советской стороной были отозваны, нервы руководителя заговора сдали.

На секретной сходке, состоявшейся в этот же день на квартире наркома внешней торговли Розенгольца, Тухачевский нервно стучал кулаком по столу и кричал: «Вы что ждете, чтобы нас арестовали, как Пятакова и Зиновьева и поставили к стенке? Я начинаю переворот». Переворот должен был состояться до 14-го числа, и Тухачевский планировал прикрыть его военными маневрами, которые начинались с 12 мая.

Итак, 1 мая до взрыва дело не дошло. Страна буквально безмятежно отметила праздник трудящихся, но на традиционном банкете Сталин позволил себе недвусмысленный намек. Комкор Урицкий, арестованный 1 ноября 1937 года, вспоминал в письме Ворошилову: «1 мая 1937 года после парада у Вас на квартире вождь сказал, что враги будут разоблачены, партия их сотрет в порошок, и поднял тост за тех, кто, оставаясь верным, достойно займет место за славным столом в Октябрьскую годовщину».

Тем временем в кабинетах следователей НКВД продолжали скрипеть перья секретарей, фиксирующих показания арестованных. Допрос Ягоды 4 мая не принес особых сенсаций. Допрошенный уже после очных ставок с Паукером и Воловичем, Ягода лишь расширил информацию о лицах, втянутых в заговор внутри НКВД. Он сообщил, что в число заговорщиков Молчанов вовлек начальника отделения Штейна и его заместителя Григорьева, которые в 1936 году «по прямому нашему поручению скрывали в следствии по первому центру блока все прорвавшиеся выходы на правых».