Константин Романенко

Пятаков пояснял на суде Вышинскому: «Это делалось очень просто, тем более что я располагал очень большими возможностями, и достаточно большое количество заказов перешло к этим фирмам». Таким образом, даже без политической подоплеки уже одни эти действия можно квалифицировать как хищение в особо крупных размерах со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть по любым меркам дальнейшая деятельность Пятакова являлась государственным преступлением. По опасной тропе в чекистские подвалы уже шли и другие кандидаты.

В конце ноября 1931 года Пятаков уже был в Москве, когда из Берлина возвратился Шестов. Он зашел к Пятакову в служебный кабинет ВСНХ, чтобы передать письмо от Троцкого. Связник сообщил, что письмо было получено им через Седова в Берлине на явке, указанной Шварцманом в ресторане «Балтимор». Собственно, для передачи Шестову вручили не письмо, а «пару ботинок».

На процессе антисоветского центра в январе 1937 года между государственным обвинителем Андреем Вышинским и обвиняемыми состоялся диалог, развеселивший зрителей и корреспондентов.

Вышинский : Значит, вы получили не письма, а ботинки?

Шестов : Да. Но я знал, что там были письма. В каждом ботинке было заделано по письму. И он [Седов] сказал, что на конвертах есть пометки. На одном стояла буква «П» – это значило для Пятакова, а на другом стояла буква «М » – это значило для Муралова.

Вышинский : Вы передали Пятакову письмо?

Шестов : Я передал письмо с пометкой «П».

Вышинский : А другое письмо?

Шестов : Другое письмо с пометкой «М» я передал Муралову.

Вышинский : Подсудимый Муралов, вы получили письмо?

Муралов : Получил.

Вышинский : С ботинком или без ботинка? (В зале смех.)

Муралов: Нет, он привез мне только письмо.

Вышинский : Что было на конверте?

Муралов : Буква «М».

Сподвижник Троцкого, бывший командующий Московским и Северо-Кавказским военными округами и бывший начальник военно-морской инспекции РКИ Муралов еще в 1927 году был исключен из партии и в 30-е годы занимал незначительные должности в Сибири. Теперь он снова шел в дело.

И дело было серьезным. Письмо, переданное Шестовым Пятакову, начиналось словами: «Дорогой друг, я очень рад, что вы последовали моим требованиям...» Пятаков говорил на суде:

«Дальше Троцкий так формулировал три задачи для своих сторонников: «Первая задача – это всеми средствами устранить Сталина с его ближайшими помощниками». Второй задачей он определял необходимость «объединения всех антисталинских сил для этой борьбы». В-третьих, он требовал «противодействовать всем мероприятиям Советского правительства и партии, в особенности в области хозяйства».

Лед заговора тронулся. Оставалось довести планы до реализации, до победного конца. Правда, сначала дело шло со скрипом. Выполняя директивы Троцкого, Пятаков сосредоточил свое внимание на Украине, где действовал через Логинова, и через Шестова – в Западной Сибири. Он связался в Сибири и с Мураловым.

На Украине была восстановлена «украинская четверка»: Логинов, Голубенко, Коцюбинский и, естественно, Лифшиц. С последним Пятаков был связан по троцкистской деятельности давно. Работавший начальником железной дороги, Яков Лифшиц всегда имел повод для появления в ВСНХ. Лифшиц пояснял на суде, что навестил Пятакова сам, чтобы «перепроверить правильность переданных Логиновым от Пятакова директив» о переходе «на новые методы борьбы, т.е.. на террор и на разрушительную работу ».

Троцкий не напрасно рассчитывал на Рыкова и его окружение, в которое входили лидеры из лагеря «правых» Томский, А.П. Смирнов и Угланов. Они тоже пересматривали свою дальнейшую тактику.

Незаконнорожденный сын слесаря и швеи, Михаил Томский (настоящая фамилия Ефимов) получил лишь трехклассное образование в начальной школе. Однако недостаток образования не помешал ему впоследствии руководить профсоюзами. После выступления против индустриализации и коллективизации он был освобожден с поста председателя ВЦСПС, а затем выведен из состава Политбюро. Мог ли он с этим смириться?

Обиженным чувствовал себя еще один Смирнов – Александр. Участник подполья, носивший до революции кличку Фома, в 1931 году он лишился поста заместителя председателя СНК РСФСР и одновременно – секретаря ЦК. Это были власть, почет и щекочущее сознание ощущение собственного превосходства. Теперь он оказался на должности председателя Всесоюзного совета по коммунальному хозяйству при ЦИК и тоже не желал согласиться с утратой престижного положения. Эти и подобные им люди, прошедшие через перипетии подполья, жестокость Гражданской войны и рвущие душу страсти фракционных дискуссий, вновь искали способ переиграть своих более удачливых оппонентов – если дело выгорит.

И тем же жарким летом 1931 года, когда в Берлине Седов договорился с Иваном Смирновым и Юрием Пятаковым о возобновлении борьбы против Сталина, заместитель председателя ОГПУ Ягода был приглашен в Болшево на дачу к Томскому.

На допросе 26 апреля 1937 года Ягода рассказывал: «Там [на даче] я застал также Фому [А.П. Смирнова]. Томский начал разговор с общей оценки положения в стране, говорил о политике ЦК, ведущей страну к гибели... Меня, естественно, интересовали реальные планы и возможности борьбы, и я так и поставил вопрос. Присутствующий Фома рассказал мне о намечаемом блоке с троцкистами и зиновьевцами, говорил о наличии довольно широко разветвленных групп в ряде городов Союза и в целом очень оптимистически охарактеризовал перспективы борьбы с партией».

По признанию Ягоды, именно на этом совещании кто-то из присутствующих, «не то Томский, не то Фома», сказал, что начальник Ивановского губотдела ГПУ Молчанов известен им как правый, и именно его не мешало бы посадить начальником секретного отдела.

Это предложение я принял, и Молчанов был назначен начальником СПО ОГПУ... Технически это было оформлено просто: я вызвал Молчанова из Иванова, сообщил ему о принятии решения организацией (правых) о назначении его в Москву... А на практиковавшихся тогда совещаниях зампредов у Менжинского я выдвинул кандидатуру Молчанова на должность начальника Секретного отдела. Кандидатура Молчанова возражения не встретила, и он был назначен».

В свете этих показаний Ягоды подчеркнем, что Секретно-политический отдел, возглавляемый Молчановым с 17 ноября 1931 года, проводил аресты в основном среди бывших эсеров, меньшевиков и церковнослужителей. ОГПУ намеренно избегало разоблачений «групп организаций, как правых, так и троцкистов и зиновьевцев».

Объясняя такую тактику, Ягода говорил на допросе 26 апреля 1937 года: «Я и Молчанов, по моему указанию, принимали все меры к тому, чтобы изобразить эти группы организациями локальными и в особенности старались скрыть действующие центры организаций».