Константин Романенко

В. Кожинов пишет: «сейчас уже мало кто представляет себе во всем объеме культ В.Э. Мейерхольда. В 1935 году в центре Москвы началось строительство нового монументального здания Государственного театра имени Мейерхольда (основанный в 1929 году под названием «Театр РСФСР 1-й», он с 1923-го стал называться именем своего главного режиссера). Здание это всем известно, ибо оно было в сильно «укороченном» виде достроено в 1940 году в качестве Концертного зала им. П. Чайковского. По первоначальному проекту оно должно было быть в два с лишним раза выше и увенчиваться фигурой самого Мейрхольда, стоящего в несколько странной позе – с расставленными ногами и руками ...».

Эта своеобразная поза ощетинившегося «гениального рака», искусственно раздуваемого еврейского «таланта» символично соответствовала агрессивности его почитателей. Но и сам театральный кумир определенной прослойки столицы был не менее агрессивен. В 1936 году он заявил на страницах журнала «Театр и драматургия», что русский писатель Михаил Булгаков принадлежит к таким драматургам, «которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть допущены на театральную сцену», и возмущался тем, что в Театр сатиры «пролез Булгаков».

В отличие от столичных радикально ориентируемых «фанатов», вождь, хотя и довольно терпимо относился к авангардистским поискам в поэзии, но не принимал их в живописи и музыке, а также в кино и театре. Е. Громов подчеркивает: «Чужды ему были экспериментальные решения Мейерхольда, а театр Таирова с его тягой к подчеркнутой экспрессии и условностью называл «действительно буржуазным». Да, у него были свои пристрастия. Сталин активно поддерживал МХАТ и бережно относился к действительно достойным мастерам.

Задумывая либерализацию общественных отношений, Сталин понимал, что с утверждением новой Конституции, знаменующей построение социализма в СССР, вставал вопрос о генетических корнях государства и составлявших его народов.

Для людей чужеродных, выходцев из приграничных стран барьерной зоны между Россией и Западной Европой, таких, как Польша и прибалтийские государства, было почти естественно вести отсчет от 1917 года. То же отличало и примкнувших к октябрьским событиям евреев. Сталин не разделял таких настроений, и в тридцатые годы он осознанно и направленно начинает восстанавливать диалектическую связь времен в государственной истории всей России.

Уже в начале 30-х годов он организовал своеобразную реабилитацию русской истории. Сталин работал в ее ключе и не позволил обессмыслить тысячелетний путь русской цивилизации. Эту ярко выраженную и под влиянием вождя направленную трансформацию общественных взглядов на прошлое государства принято связывать с приближением войны.

Однако дело касалось не только внешней угрозы. Он возвеличивал российскую государственность, державность. В числе первых его шагов на этой стезе стало изъятие из школьной программы учебника «Русская история» Покровского, представлявшего прошлое страны «как период беспросветного мрака и дикости». Вновь создаваемые учебники были внимательно рассмотрены Сталиным, Ждановым и Кировым и прокомментированы в «Замечаниях» 1934 года.

Критикуя авторскую группу учебника по истории СССР, руководители страны указывали, что это «конспект русской истории, а не истории СССР, то есть истории Руси, но без истории народов, которые вошли в СССР (не учтены данные по истории Украины, Белоруссии, Финляндии и других прибалтийских народов, народов Северного Кавказа, Закавказских народов, Средней Азии и Дальнего Востока, а также волжских и северных районов, – татар, башкир, мордвы, чувашей и т.д.)».

Они требовали: «Нам нужен такой учебник СССР, где бы история Великороссии не отрывалась от других народов СССР».

Многонациональная страна, строящаяся на принципах братства народов, равноправия и дружбы, являлась исключением в атмосфере общих геополитических устремлений того времени. Когда значительную часть населения планеты составляли колониальные и порабощенные нации и проповедовался «звериный индивидуализм с его оправданием господства сильного над слабым и поэтому правом на эксплуатацию».

Сталин осознанно и оправданно подчеркивал решающее значение национального вопроса. На совещании колхозников Таджикистана и Туркмении 4 декабря 1935 года он пророчески сказал: «Очевидно, дело с хлопком у вас пойдет... Но есть, товарищи, еще одна вещь, более ценная, чем хлопок, – это дружба народов нашей страны... Пока эта дружба существует, народы нашей страны будут свободны и непобедимы. Никто не страшен нам, ни внутренние, ни внешние враги, пока эта дружба живет и здравствует ».

Именно это предупреждение Сталина игнорировали участники сговора в Беловежской Пуще. В описываемое время вопрос стоял иначе. Нигилизм и русофобия, активно культивируемые игравшими значительную роль в творческой среде евреями, получили резкое осуждение со стороны руководства страны. Правда, внешне это выглядело завуалированно. И одним из объектов критики формально стал русский «пролетарский поэт». 14 ноября 1936 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О пьесе «Богатыри» Демьяна Бедного, представленной на сцене Камерного театра. Автора уличили в клевете на русское прошлое, а через два года исключили из партии и Союза писателей.

Позиция Сталина по возрождению национального, державного самосознания нашла живой отклик в душах ведущих русских писателей. Именно в тридцатые годы появились новые произведения, возвращавшие стране позитивное историческое самосознание, С.Н. Сергеева-Ценского и Новикова-Прибоя, посвященные русскому флоту; были созданы «Петр I» А. Толстого, «Дмитрий Донской» С. Бородина. Наряду с фильмами о периодах революции и Гражданской войны на киноэкраны страны вышли исторические ленты «Петр Первый», «Александр Невский», «Минин и Пожарский», «Суворов».

Конечно, у Сталина, как и у любого думающего человека, были свои интеллектуальные философские убеждения, симпатии и даже пристрастия. По мнению Е. Громова, «Сталин питал повышенный интерес к тем художественным произведениям, в которых серьезно, но без чрезмерной усложненности затрагивались бы социально-психологические проблемы».

Эстетические вкусы вождя в значительной степени совпадали со взглядами и симпатиями наиболее динамичной части советских людей, которым нравились произведения, затрагивающие «острые социально-психологические проблемы, типичные для реальной жизни».

Он любил сценическое искусство и, проявляя искреннюю заинтересованность к постановке классики, иногда сам делал предложения артистам и режиссерам еще в ходе рабочей подготовки спектаклей. В начале 1939 года в Большом театре, после длительного перерыва, была поставлена опера Михаила Глинки «Иван Сусанин». Накануне, на репетиции, Сталин увидел, что из оперы была исключена финальная сцена с хором «Славься». Его возмущение было неподдельным и категорическим: «Как же так, без «Славься»? Ведь на Руси тогда были князья, бояре, купцы, духовенство, миряне. Они все объединились в борьбе с поляками. Зачем же нарушать историческую правду? Не надо».