Галина Романова - Миллионерша поневоле

– Не успел, телефон зазвонил. – Он все время говорил ей правду, ой не к добру. – Потом вы пришли.

– Понятно. Ну, я вам помогу. – Запустив руку на самое дно коробки, Ольга вытащила из-под стопки документов темно-сизый прямоугольник бумаги без характерной слюдяной поверхности, с замахрившимися загнутыми кончиками. Сунула ему в руку и потребовала: – Читайте!

Он читал и снова перечитывал. Поднимал на нее непонимающие глаза свихнувшегося от собственных версий и сумасшедших идей сыщика и снова принимался читать.

Свидетельство о смерти было выдано Шустиковой Ольге несколько лет назад одним из сельских советов такой тмутаракани, которую и на районных картах не сыщешь.

Оно гласило, что ее муж, Попов Владислав Иванович, скончался такого-то числа такого-то месяца и такого-то года, о чем в книге регистрации актов гражданского состояния и сделана соответствующая запись. И все. Ни слова больше о том, как и где он скончался. Как потом он стал Рябининым, а потом Любавским. И ни слова больше о том, что его привело в этот город, где жила его бывшая жена, которая, судя по всему, его сильно оплакивала тогда. Раз оплакивала и теперь.

Ничего там такого не было сказано. Но Лапину это было неважно. Он держал в подрагивающих пальцах затертый клочок бумаги и из последних сил боролся с желанием схватить ее сейчас, стоящую всего лишь в полуметре от него, обхватить ее талию руками, уткнуться покрывшимся испариной лбом в ее живот и рассказать ей все от самого начала до самого конца. И про Таню, и про свой уход из милиции, и про новую работу свою, и про последнее задание… Черт его знает, как он сдержался!

– Вот это да!!! Это же… Это же все в корне меняет, Оля! – Он так и не сделал того, что хотел: не обнял, не привлек к себе и не рассказал ей ничего о себе, лишь невнятно пробормотав: – Если он Попов Владислав Иванович, то это значит…

– Это значит, что он мертв сейчас. – Она отступила вдруг, словно почувствовала его импульсивное желание, села на табуретку и, взяв в руки чашку, попросила: – Давайте просто попьем чаю. Помолчим и попьем чаю. Мне и вам нужно о многом подумать. Давайте помолчим… Вас как зовут?

– Валера.

– Давайте просто помолчим и подумаем, Валера. – Она отхлебнула чая, обожглась и схватилась за губу, чертыхнувшись: – Все не так сегодня… Даже ваш визит. Он непонятен. Ваш интерес ко мне непонятен. Но что-то подсказывает мне, вы все равно не скажете мне ничего.

Он промолчал.

– Тогда давайте думать каждый о своем. А потом… Потом объединим наши усилия, и, может быть, у нас что-то получится. Каждый из нас что-то или кого-то ищет. Мне бы не хотелось быть одинокой в своих поисках. А вам?

Ему? Ему не хотелось быть одиноким, это точно. Не хотелось быть одиноким ни в поисках, ни в жизни. А хотелось ему просто сидеть напротив нее и пить чай с мягким кексом, издающим тонкий аромат ванили и вишни. Говорить о чем-нибудь нейтральном, о приближении Нового года, к примеру. И о том… в каком месте они поставят елку. Решить сообща, что игрушек пусть будет мало. Серебристые и золотистые шары и две-три нитки золотистой мишуры. Наряжать они ее будут за день до торжества и непременно вместе. А потом выключат свет и зажгут огни на елке, и будут сидеть, обнявшись, на диване и молчать. Только то молчание будет не таким, как теперь, к которому она его призвала. Оно будет искренним, чистым. Про которое говорят, что оно красноречивее любых слов. Такое молчание подразумевает… доверие.

О каком доверии может в их с Ольгой случае идти речь, если он все от нее скрывает?! От нее и от всех, к кому ему довелось обратиться за помощью.

Они уже час ползли на ее «божьей коровке», как он именовал шедевр отечественного автомобилестроения – автомобиль «Оку». Ползли с черепашьей скоростью по проселочным раздолбанным дорогам. Летняя резина шлифовала обледеневшую корку. Машину швыряло из стороны в сторону, когда Ольга по неосторожности выползала из глубокой колеи, оставленной гигантскими колесами деревенских тракторов.

Валера лишь укоризненно покачивал головой в адрес российского бездорожья. К Ольге у него претензий не было. Вела она аккуратно, почти мастерски, хоть и женщина.

– Долго еще? – не выдержав, спросил он, когда его в очередной раз сильно тряхнуло.

– Не очень. Что-то не так? – Кончик ее правой брови насмешливо уполз под шапочку. – Сами напросились, Валера. Шикарной трассы я вам не обещала.

– Да нет, я ничего. Просто до темноты бы доехать. Там, кстати, электричество есть?

– Раньше было. Что там сейчас, не знаю. Деревня почти вымерла. Когда Ксюша уезжала оттуда после окончания школы, жизнь в ней еще теплилась. Но с каждым годом становилось все хуже и хуже. Когда умерла ее мать, там почти не осталось жителей. Дачники тоже не очень охотно едут в эти места – бездорожье, сами видите…

Идею поехать в деревню, где у Ксюши оставался заброшенный дом ее покойных родителей, Ольга вынашивала еще со своей встречи с Федором Ивановичем.

Если и было где спрятаться ее подруге, то только там. Больше у нее никого, ничего и нигде не было. На дачный домик под черепичной крышей с резной деревянной верандой они с Лешкой не заработали. Оставался лишь добротный заколоченный пятистенок с окнами на реку и запущенный сад, когда-то принадлежавший коллективному хозяйству. По весне сад покрывался буйным пустоцветом, заливался соловьиной трелью и изнемогал в ожидании натруженных крестьянских рук.

Ольга любила там бродить в те редкие моменты, когда они приезжали в эту деревню. Приезжали, как правило, часа на три. Пожарить шашлыков, погулять по саду, поплескаться в реке с песчаным мелководьем и потосковать о днях, давно ставших прошлым. Потом они собирались и уезжали. Для ночлега с ребенком дом был не приспособлен. Приводить его в порядок Лешка отказывался наотрез. Мотиваций было столько, что у бедной Ксюши не хватало пальцев на обеих руках. Но, по мнению Ольги, причина крылась лишь в его лени и неприспособленности и к жизни.

Она и сама несколько раз пыталась уговорить Лешку. Еще когда он имел сходство с нормальным человеком и даже делал вид, что ходил на службу каждое утро. Как потом выяснилось, постоянным местом его работы оказался пивной ларек в паре кварталов от их дома…

Деревня вынырнула из-за наметенного снежного сугроба почерневшими обвалившимися срубами. Лапин подобрался, уставился в окно и несколько минут, пока Ольга буксовала, рассматривал растерзанный на наделы заброшенных огородов пейзаж.