Виктор Улин - Хрустальная сосна

Рвался навстречу врагу!

Голос его оказался на удивление хорошим, и пел он правильно, с исключительной точностью выводя мотив.

- Выпьем за город, врагу не оставленный,

Бивший фашистов огнем,

- вступил я, стараясь идти в квинту, и голоса наши зазвучали призрачно, но в то же время слитно и мощно, наполняя мою тоскливую квартиру какой-то призрачной, но все-таки могучей силой.

- Выпьем за Р-родину, выпьем за Сталина!!!

Выпьем и снова нальем!!!!!!

- взревели мы с ним так, что снизу кто-то застучал по батарее.

Но нас это не волновало. Нам было все равно, с нами была песня.

Закончив, мы послушно выпили еще по одной.

- Эх, мать честная, - вздохнул дядя Костя. - Я бы сейчас гармошку принес… Да только Мария обратно уже не выпустит.

- И так нормально, дядь Кось, - успокоил его я. - Выпили - так поехали дальше…

И мы поехали дальше. Я знал любимые дяди Костины фронтовые песни не хуже, а быть может, даже лучше него. Ведь много лет исполняя на гитаре, я знал тысячи текстов и мелодий. И в моем репертуаре имелись не только туристские песни для костра. Я постоянно участвовал в школьной, потом в студенческой, затем в институтской самодеятельности. Был непременным призером всевозможных конкурсов и смотров, особенно часто выступал на мероприятиях, посвященных дню Победы. Я помнил неизмеримое множество военных песен, которым учил в детстве покойный дедушка-фронтовик, мамин отец. Разумной свой частью я понимал, что все временно, и стоит мне протрезветь, как с прежней силой навалится привычная тоска. Но сейчас мне было хорошо с дядей Костей. Быть может, даже лучше, чем оказалось бы с любым из прежних друзей-ровесников. Мы выпили всю бутылку. С учетом практического отсутствия закуски, его возраста и моей непривычки к большим дозам, нам оказалось больше, чем достаточно. Но мне как бы не хватало. И я уже созревал для того, чтобы протянуть руку к нижней секции буфета и выдернуть очередной снаряд из боезапаса, как вдруг в дверь позвонили. Длинно и решительно. Дядя Костя мгновенно преобразился. Сник, будто из него выпустили воздух, уменьшился и как-то затвердел. Он сразу понял, кто это. Нетвердой походкой я прошел в переднюю и открыл дверь.

- Мой у тебя? - с порога спросила соседка Марья Алексеевна Не дожидаясь продолжения, дядя Костя с поднятыми руками возник в проеме кухонной двери. Соседка бросила на него такой взгляд. что я сразу представил, что ждет его, едва он переступит порог своей квартиры и за ним закроется дверь.

- Женя, Женя… - она укоризненно покачала головой, глядя на меня. - Этому-то в любой момент лишь бы выпить… А ты-то? Тебе ведь наверное, вообще вредно пить!

- Мне, Мария Алексеевна, - с пронзительной пьяной ясностью ответил я.

- Теперь уже вообще ничего не вредно.

Как ни странно, после занятий с внуком дяди Кости я ощутил в себе пустоту.

В смысле, что пока изучал учебник, а потом излагал предмет мальчишке, я как-то воспрял духом и даже на время забыл свое положение. Материал показался интересным. И я чувствовал снова свою нужность и способность на нечто, кому-то недоступное. А теперь все было закончено, и даже книжка отдана обратно. И мне снова стало грустно.

И я уже с нетерпением ждал окончания своего бессмысленного отпуска.

На работе все оставалось неизменным.

Я понял это, едва переступив порог нашей старой душной комнаты. И на душе моей стало еще тоскливее. Дома удавалось отвлекаться - по крайней мере, так мне казалось теперь. А тут все было до тошноты прежним. И напоминало о времени, когда я был другим. Здоровым и уверенным в себе.

Мироненко выглядел еще более крепким и самодостаточным. Начальник возвышался над столом, как небольшой, но гранитный монумент. Рогожников по-прежнему чертил тихо и озабоченно, ничем не выдавая своего присутствия.

Что- то показалось новым в Виолетте. Я не сразу понял, в чем дело, лишь через некоторое время догадался, что она сменила духи. Если прежде от нее веяло арабской медовой сладостью, то теперь в комнате витал слабый аромат чего-то терпкого -индийского, сделанного по французской лицензии. И, как всегда после промежутка времени, она обновила туалет. По крайней мере, юбку - сзади сейчас у нее был такой разрез, что когда она подходила к начальнику, я невольно отводил глаза от ее стройных и совсем молодых на вид ног, призывно сверкающих в складках ткани. Увидев это в первый раз, я отметил, что слегка ожил, если замечаю такие вещи. Но тут же вспомнил об Инне, и настроение упало ниже прежнего.

А Саня Лавров стал неузнаваем. Летом он был просто мрачным. Сейчас же усох и почернел. И не произносил лишнего слова. Так тихо сидел за своим кульманом, что было непонятно, чем он там занят. Начальник встретил меня подчеркнуто холодно. Так, будто я нарочно отрезал себе пальцы, чтоб только отлынивать от работы.

- Здравствуйте, здравствуйте, Евгений Александрович, - приветствовал он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. - Ну как - и в колхоз съездили, и отпуск отгуляли?

- Отгулял, - коротко ответил я.

- Ну-ну…- он со значением покачал головой. - Что ж, сочувствую вашему несчастью.

Эти слова прозвучали у него между делом, как извинение за ненароком придавленную ногу.

- И чем теперь заниматься думаете?

- Как чем? Работой.

- Работой?… Ну-ну… Работой это хорошо. Чертеж у нас новый на подходе. Скоро предстоит сдавать. Интересный чертеж… Правда, вы-то теперь навряд ли чертить сможете.

- Угадали, - я сухо кивнул. - Вряд ли.

- Ладно. Чертеж мы Александру Семеновичу отдадим, если он, конечно, возражать не станет.

Лавров отсутствующе молчал за кульманом.

- А вот вас чем занять?

Я ничего не ответил.

- Чем бы вас таким занять, - как мне показалось, с намеком повторил начальник. - Чем бы таким…

- Евгений Александрович до отпускам записку корректировал, - вдруг подала голос невидимая Виолетта. - Потом для Юрия Степановича проверял расчеты.

- Да, было дело, - равнодушно подтвердил Мироненко.

- Записку, расчеты… Ну-ну… - сказал начальник. - Ладно, будем думать, что вы теперь еще можете. Я стоял, как голый на рабском рынке.

- Хорошо, - наконец изрек начальник, порывшись в своих бумагах и достав какие-то исчирканные вдоль и поперек черновики. - Вот набросок еще одной записки. Разберитесь, уточните, вникните в смысл, исправьте что-нибудь. Раз уж вы мастером по запискам теперь стали.

- Спасибо, Илья Петрович - искренне ответил я.

И взяв растрепанную кучу бумаг, с облегчением сел за свой стол.

Дня два я разбирался, упорядочивал записи и вникал в суть дела. Потом более-менее представил и начал набрасывать собственный текст записки.

Легко сказать - набрасывать. Легко бросить, когда ручка летает как продолжение руки… Мне же каждая буква давалась неимоверным усилием. Потому что левой рукой я еще не научился, а правой писать подолгу не мог.