Степан Злобин - Пропавшие без вести ч. 1

— Не вы, а мы разбили Антанту, когда вы соску сосали! — раздраженно сказал Балашов. Но вдруг спохватился, что спорить, в сущности, не с кем, и слабо махнул рукой.

Он понял тогда, что от этого недалекого человека ничего не зависит, что заведена и теперь уже сама собою крутится какая-то странно бессмысленная машина, под ремень или в шестерни которой может каждый человек попасть совершенно случайно, и она продолжает крутиться и втягивать человека в свое движение, перебрасывая по какому-то нелепому конвейеру из одного кабинета следователя в другой, за дерзкий ответ направляя в карцер, удерживая в каменной одиночке за отказ подписать извращенно изложенные показания...

Теперь Балашов уже знал, что в час начала войны на ряде застав пограничные командиры оказались в отпуске, что орудия во многих местах стояли без снарядов, а самолеты и танки — без горючего, что некоторые укрепрайоны и крепости были без гарнизонов...

«Идет великая битва на жизнь и смерть, а та же бездумная неорганизованность продолжается! — думал он с болью. — Прежнее «оптимистическое» разгильдяйство губит сотни тысяч советских людей!»

Усилием воли Балашов отогнал от себя эти горькие мысли, чтобы принять участие в общем обмене мнений по поводу предстоящего вечером наступательного боя.

Ивакин, Чебрецов и Бурнин говорили согласно о необходимости подкрепления левого фланга дивизии.

Балашов тут же отдал приказ — Бурнину дать стрелковый полк пополнения и вывести его на позиции, как только сумерки позволят перемещать большие массы людей. Перед отъездом он поставил Чебрецову задачу — вечером начать наступление на Вязьму полком, усиленным приданной артиллерией, в течение ночи очистить город от парашютистов и открыть дорогу для отхода к востоку. Остальным же частям дивизии продолжать упорно оборонять свои рубежи, не допуская фашистов к шоссе.

— За ночь могут уже подойти с востока и наши танковые бригады, — сказал Балашов. — С ними нам будет легче. Ты, Бурнин, оставайся пока у полковника, помогай. Задачи дивизии очень серьезные, — заключил он, прощаясь. — А ты со мной, комиссар, — решительно сказал он Ивакину.

Действительно, обстановка требовала, чтобы они возвратились к заботам о прочих участках фронта. Она понуждала к мобилизации всех способностей, чтобы окинуть мысленным взором то, что совершалось на всех рубежах вяземской обороны...

У Чалого, в штабе армии, их ожидали сообщения, что на направлении Волынского появились фашистские танки с пехотой. На направлениях Старюка, Щукина и Дурова отмечались попытки фашистов форсировать Днепр под прикрытием артиллерии и минометов. Правобережная бригада Смолина теперь стояла в непрерывных боях, отбивая все нарастающие танковые атаки, а с левобережья, от Дорогобужской излучины, немцы вели наступление на части Волынского, а также на правый фланг и на центр Чебрецова. Явно — со всех сторон они пробивались к дорогам.

— Вот тут-то, изволите видеть, и ясно, что рубежи обороны нами выбраны точно и правильно! — с удовлетворением сказал Чалый.

Да, они, разумеется, были выбраны правильно, и придется удерживать их все, разделяя усилия войск, направляя удар на восток, на Вязьму, чтобы при всех условиях уничтожить в Вязьме парашютистов и не допустить к соединению с ними фашистские танковые части.

За день были собраны на плацдарме между Днепром и Вязьмой штабные организации нескольких полков и двух дивизий соседней армии, оторванные от своих рассеянных и смятенных частей. Чалый им указал районы сбора и комплектования, установил с ними связь, но дело у них шло вяло, потому что дезорганизованная людская масса плохо приходила в себя, а после того, как пролетели слухи, что в Вязьме десант, среди бойцов, рассеянных по лесному массиву, родились опасные толки о безнадежности положения. Командиры заградотрядов и сборных пунктов докладывали, что среди задержанных бойцов после вяземского десанта заметно выросла растерянность и деморализация.

Тем более важной стала задача ликвидировать за ночь парашютистов и Вязьму освободить...

— Товарищ командующий, там девушка вас добивается, — доложил капитан Малютин, работавший за Бурнина.

— Что за девушка? — удивился Балашов. Капитан смутился.

— Виноват, не девушка, а старший лейтенант Холодкова, начальник полевой почты. Со всей почтой пробилась из Вязьмы.

— С почтой пробилась?! Пробилась из Вязьмы?! А вы называете просто «девушка» — как же так можно! — полушутливо сказал Балашов. — Давайте ее скорее сюда.

Оказалось, эти пять девушек действительно уходили из-под огня фашистов, когда немецкий десант был уже в Вязьме, и ухитрились вывести грузовую машину с мешками разобранных писем.

— Старший лейтенант, да ведь вы же герой и сокровище! Ведь это такая моральная поддержка войскам, лучше какой и не выдумать!

— Я понимаю, товарищ генерал, — сказала она. — Комендант, уезжая, приказал нам все уничтожить. А мы подумали, что в тяжелый момент письмо из дому...

— Как вас звать? — перебил Балашов.

— Верой.

— Позвольте, я вас поцелую, Вера, за всех бойцов, которым вы в трудный час доставите радость.

И вдруг девушка разрыдалась, прильнув к Балашову на грудь.

— Что с вами, дочка? Малютин, дайте стакан воды! Что случилось? — взволнованно спрашивал Балашов.

— Пока уходили с почтой из Вязьмы, мою сестренку... сестру мою, Соню... — говорила Вера, отпивая холодную воду.

— Убили?

— Сначала жила, а час назад... всё...

— Значит, вместе служили и вместе решили спасти бойцам письма... Спасибо за службу и за хорошие ваши сердца. Похоронили?

— Нет. За штабом, в кустах, с нашей почтой машина. Там и Соня...

— Малютин! Дать взвод самокатчиков в распоряжение старшего лейтенанта Холодковой. По всем частям отправить почту без промедления. Доставить прямо в окопы. А Соню похоронить с отданием почестей...

— Разрешите, товарищ командующий, — сказала начальница почты, — вот тут для вас лично есть тоже письмо. Она протянула конверт...

Глава девятая

Иван Балашов, подчиняясь неумолимой команде маленького строгого командира зенитчиков, четко шагая, влился в вереницу усталых стрелков. Он шел машинально, следя только за ногами шедшего впереди бойца. Тот перешагивал через лужу — перешагивал и Иван. Тот свернул с обочины широкой дороги на узкую тропку — Иван повернул за ним. Тропинка вела вдоль опушки леса, то углубляясь за кустарники и стволы, то снова выбегая вплотную к дороге, по которой бесконечно катились машины...

Когда летели бомбардировщики, машины спускались с дороги, втыкались радиаторами под деревья и выставляли к дороге свои замаскированные ветками зады. Тогда приходилось углубляться от опушки, пробираться сквозь заросли мелколесья. Иногда проносились над дорогой ревущие штурмовики, почти задевая брюхами по колеям дороги и орошая опушку леса пулеметными брызгами. Кто-то вскрикивал, падал... Иногда то близко, то далеко рушился грохот авиабомб. Но длинный, нескладный боец в слишком короткой шинели шагал, как будто он ничего не слышал, не видел, и за ним, глядя на его мерно поднимающиеся и опускающиеся сапоги, шел Иван с тем же механическим безразличием... Так они шли часа полтора, ни с кем не разговаривая, не видя друг друга в лицо. Их перегоняли другие такие же одинокие красноармейцы. Иные курили. Дымок чужой папиросы или цигарки лишь на несколько мгновений вызывал у Ивана щекочущее желание закурить, а потом снова спокойная влага осеннего леса наполняла его дыхание, и он шел, позабыв о закурке.