Степан Злобин - Пропавшие без вести 2

На следующий день другой санитар, Иван-белорус, возвратясь с обхода рабочего лагеря, молча сунул Баграмову в руку какую-то влажную тряпицу — в ней оказался кусочек сала.

Емельян был растроган этим внезапным проявлением братской заботы. Но вскоре заметил, что это относится не только лично к нему, что в последнее время вообще во всей санитарской комнате произошло какое-то общее сближение. Прежде бывало, когда ночные, вернувшись с дежурства, ложились спать, в комнате стоял постоянный шум: стучали костяшками домино, спорили из-за карт, ругались... Теперь же, если кто-нибудь вел себя шумно, ему напоминали:

— Ты что, человек?! Видишь — спят!

И голоса утихали.

Баграмов числился старшим ночным санитаром и бессменно дежурил все ночи подряд. Это устраивало его: в ночные часы он мог выбрать время, чтобы читать и писать, а днем отсыпался. Это устраивало и дежурных врачей, которые были уверены, что Емельян не заснет и при серьезной нужде тотчас же разбудит врача.

Засыпать после завтрака стало уже привычкой Баграмова.

Дней через десять после столкновения с Тарасевичем Емельян только успел заснуть, сменившись с дежурства, не услышал команды «ахтунг» и проснулся уже тогда, когда в санитарское помещение вошли немец-оберштабарцт, комендант лагеря, фельдфебель, унтер, Коптев и Тарасевич.

— Wer ist dieser Mensch?l — спросил немецкий начальник при взгляде на лежавшего лохматого человека со встрепанной седой бородой.

— Der ist russisch Schriftsteller. Er arbeitet als ein Nachtsanitater2, — живо пояснил Тарасевич.

Баграмов успел в этот момент подняться, как остальные.

«Сукин сын! Вот он со мною и рассчитался! — подумал Баграмов. — Мог бы сказать «санитар» — и все, — так нет, подчеркнул, что «шрифтштеллер»!»

— Schriftsteller?! — удивился немец и обратился прямо к Баграмову.

— Как вы попали в плен? Вы были на фронте? — перевел Тарасевич его вопросы.

— Я был военным корреспондентом, — ответил Баграмов.

— Корреспондентом из плена! — засмеялся немец.— Война не для старых людей, — поучающе сказал он.

— Herr Bagramoff ist nur achtunddreiBig Jahre alt3,— возразил Тарасевич.

— О! AehtunddreiBig!4 — высоко держа брови, воскликнул немец и повернулся к двери.

-------------------------------------------------------------------------

1 Что за человек?

2 Это русский писатель. Он работает ночным санитаром.

3 Господину Баграмову только тридцать восемь лет.

4 О! Тридцать восемь!

Команда «ахтунг» прозвучала для Емельяна как выстрел в лоб.

Его окружили товарищи, негодовали на предательство Тарасевича. Всем было ясно, что теперь уж его непременно отчислят из санитаров и «упекут» куда-нибудь в офицерский лагерь. Ночные санитары с возбуждением обсуждали этот вопрос, когда в помещение вошел Коптев.

— Господин Баграмов, знаете, что приказал оберштабарцт?! — спросил он с выражением торжества.

— Отчислить меня из санитаров и направить в рабочий лагерь, — уверенно ответил Баграмов.

— Вы всегда, Емельян Иваныч, видите в людях плохое и ошибаетесь! — укоризненно сказал Коптев. — Оберштабарцт сказал, что германский рейх довольно богат, чтобы прокормить одного большевистского писателя. Он приказал вас зачислить на врачебную добавку к пайку.

— Великая честь! — усмехнулся Баграмов.— Продукты награблены ведь у нас же, чего ему их жалеть!

Коптев выкатил свои круглые глаза и посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Ну, знаете что!.. — Коптев не закончил фразы, раздраженно пожал плечами и вышел.

— Вот так номер! — радостно воскликнул саратовский инженер.— Сорвалось! Хотел вас Паш а подсидеть, да не вышло!

Неожиданная прихоть немецкого главврача была воспринята в лазарете пусть как случайный, но все же провал предательской выходки Тарасевича.

— Сорвалось у прохвоста! — с удовольствием приговаривали врачи, санитары и фельдшера, пересказывая друг другу случай с Баграмовым.

Если не было особенно беспокойных больных, Баграмов, пристроившись у дежурного столика, часто писал в своей тетради, которая мало-помалу обрела для него новый смысл: теперь это было не просто лирическое отвлечение от действительности, не письма, а заметки для будущей книги, может быть, даже не его, а для чьей-то еще книги о жутких месяцах фашистского плена. Это были показания живого свидетеля. Они должны были дойти до людей независимо от того, останется ли жив или погибнет их автор. Иногда в воображении Баграмова еще туманно, но рисовался и профиль книги. Однако главное сейчас было другое — факты, портреты людей, детали, слова, замечания...

Когда приходилось подняться на зов какого-нибудь больного, Емельян, засунув тетрадку в карман, подходил к нему, делал, что требовалось, а возвратясь на место, опять принимался писать.

Приземистый и коренастый санитар по пленной кличке «Андрюшка-татарин», скуластый и рябоватый, несколько молчаливый парень лет двадцати пяти, пекарь из Казани, который часто дежурил ночью с Баграмовым, вдруг подсел к нему, предложил покурить и сказал?

— Мильян Иваныч, ты не вставай к больным. Ты пиши. Кто больной зовет, я сам подходить к нему буду, а твой работа такой уж — писать. Ну ты и пиши!

Баграмов выслушал с удивлением. Никто из его товарищей санитаров не спрашивал у него, что он пишет.

— Ты, Андрей, ко всем больным подойти не успеешь,— сказал Баграмов, — вон ведь сколько!

— Когда не успеем, тогда вставай. Сам увидишь! Твой дела — писать. Ведь я понимаю — война кончатца, народ тебя спросит: какой судьба в плену был, как наших людей фашисты губили. — Андрюшка значительно поднял палец. — Может, тебя сам товарищ Сталин в Кремля зовет, спросит! — беззвучно шепнул он, и рябоватое, скуластое лицо его засветилось торжественностью.

Баграмов молча сжал руку Андрея.

После этого разговора, когда Емельян поднимался с места к больному, он каждый раз видел, что Андрюшка опередил его.

— Мильян Иваныч, ведь ты ученый! Пиши умный слово, советским людям сейчас читать. Ведь мы тут один проститутский газетка читаем! Так ведь неладна! — сказал Андрей еще спустя две-три ночи. — Большевистский газетка надо!

Баграмов остолбенел. Не очень, должно быть, грамотный казанский пекарь подсказывал ему то, до чего он гораздо раньше должен был додуматься сам! Книга книгой, большое дело, но ведь это еще когда! Он сам возмущался действительно проститутским фашистским «Кличем», в котором его приглашал сотрудничать Тарасевич, но он не додумался до того, чтобы ответить не возмущенным словом, а живым, настоящим делом на подлую провокацию Тарасевича... Баграмов почувствовал, что краснеет от стыда и волнения.

— Андрюшка! — порывисто выдохнул он, с жаром схватив руку товарища.

— Латна, латна, пиши, — опустив хитроватые черные глаза, как-то даже застенчиво остановил Андрей и торопливо оставил его, — Баграмов был в этом уверен,— поняв его состояние.