Степан Злобин - Пропавшие без вести 3

Тарасевич вошел во врачебный барак и брезгливо поморщился. Общий барак, двухъярусные солдатские койки, как в солдатской казарме, запах хлорной извести... Неужели же все врачи тут живут, в такой обстановке? Ему не хотелось даже занять свободное место, которое указал уборщик. Неужели он тоже будет жить тут по-солдатски и лазить еще куда-то на верхний ярус?! Вероятно, к обеду зайдет сюда старший врач. Не очень с его стороны любезно бросить прибывшего одного. Мало ли что и как укажет какой-то уборщик!..

— А где помещение Леонида Андреича? — спросил Тарасевич уборщика.

— Вот его коечка, нижняя у окошка, — готовно ответил тот.

(пропуск двух страниц текста)

паду. Как не пройти, как не проехать было ему по московским улицам!

«Ожила Москва, ожила! Не мирной жизнью жива, конечно... и осень ее не красит. Пасмурно, дождь. Такая погода всегда наводит унылость, но бодрое настроение сказывается везде, во всем четкость работы. Транспорт гудит, несется... Афиши театров, концертов...» — думал Бурнин, проезжая по улицам.

Анатолий не мог, разумеется, миновать Татьяну Варакину, но, заехав к ней, не застал ее дома. Зато его новая знакомая, Ганна Григорьевна Баграмова, теперь жила вместе с Татьяной, в ее первой комнате. Тут горела гудящая керосинка, на которой варился столярный клей, в углу на мольберте стояла фанера с какими-то невнятными линиями, намеченными краской. Пахло скипидаром, бензином и клеем, а по окнам и на стенах были развешаны и лежали куклы в красноармейской форме, в немецких мундирах, в крестьянском платье...

Ганна орудовала среди этого хозяйства в синем халате-спецовке, держа в руках чью-то голову.

— Кухня ведьмы какая-то! — оживленно воскликнул Бурнин.

— Здравствуйте, Анатолий Корнилыч, — сказала Ганна. — Тани дома нет. А это — знакомьтесь — наш кукольный красноармейский театр. Вступает в строй новая партизанская пьеса, — говорила она, любовно рекомендуя гостю расположенные вокруг кукольные фигурки. — Видите ли, у нас готовится постановка, героем которой являетесь в числе прочих вы сами. Полюбуйтесь, какой вы хороший!

— Неужели я? — удивился Бурнин, действительно признав портретное сходство с собою одной из кукол.— Ведь, кажется, я в самом деле!.. Где же вы будете демонстрировать эту пьесу?

— По госпиталям. Получили уже на нее разрешение. Вот Гитлер с шарманкой, а вот обезьянка — Геббельс...

— А это что за красавица?

— Эта? У нас с Таней спор, который можете решить только вы. Я утверждаю, что ее зовут Настя, а Танечка говорит — Наташа. Не помните, какой был системы у вас топор — «Настино» или «Наташино счастье»?.. Если останетесь на недельку, то на премьеру попросим явиться героя пьесы... Да вы садитесь. Кажется, эта вот табуретка чистая. Я ее и еще оботру... Садитесь, а если есть закурить, то угощайте...

Бурнин сел. Он заметил, что Ганна Григорьевна похудела и выглядит очень усталой, что ее возбужденное оживление несколько искусственно.

— Да, топор был точно «Настино счастье». Такая система, как говорил мой погибший друг Сергей Логинов... Закурим, Ганна Григорьевна. Папиросы мне дали хорошие... Ну, и что же у вас нового? Ничего? — тепло спросил он.

— Какие могут быть новости! Последние — это ваш рассказ. Но мы с Таней обе все-таки верим, надеемся, любим... — Она усмехнулась с горечью: — Вера, надежда и любовь — участь тысяч несчастных жен. Чем мы лучше!

— Я сейчас, Ганна Григорьевна, еду в Смоленщину и, по правде сказать, тоже верю, так же надеюсь и тоже... люблю... — признался Бурнин.

— Когда будете счастливы, напишите нам. Ваша удача поддержит и нас... Обещаете?

— Обещаю.

Дожидаться возвращения домой Татьяны Ильиничны у Анатолия не было времени. Билет был уже в кармане. Он вышел из дому со своим невеликим грузом и зашагал к трамваю, а через два часа поезд уже увозил его к тем рубежам, с которых в 1941 году они с такой тяжкой болью отступали.

Уже месяц назад Смоленск был освобожден от фашистских захватчиков. Транспорт ходил точно. За этими пространствами впереди лежал фронт, который требовал напряжения всех транспортных магистралей.

Картина разрушения, открывшаяся глазам Бурнина, мало отличалась от той, которую пришлось ему видеть тут же при отступлении 1941 года. Сгоревшие деревни, по обочинам дорог — обломки вагонов, сваленные под откос паровозы, горелые и битые автомобили, мертвые башни навеки замолкнувших танков по голым высоткам, в стороне от железной дороги...

Иногда их поезд часами стоял на запасных путях, пропуская на фронт срочный груз тяжелых товарных поездов со снарядами, танками, машинами, — вероятно, с продовольствием и войсками... Но уже ни разу на этом маршруте не объявлялась воздушная тревога и всюду среди материальной разрухи царил дух незыблемого военного порядка. Даже железнодорожники были с погонами... Ехало много гражданских, возвращавшихся «по домам» — на разрушенные пепелища.

На маленькой станции Бурнин сошел с поезда. На шоссе обратился к начальнику контрольно-пропускного поста и в кузове попутной машины, под леденящим осенним ветром, свернул на проселок...

Вот и колодезь. Дерево... Тут шофер согласился его обождать с полчаса. У Анатолия была при себе саперная лопатка. Двое сопровождающих груз автоматчиков предложили ему помочь.

— Нет, товарищи, братцы, спасибо. Опасно! Самый дорогой для меня документ тут зарыт. Ты его перерубишь лопаткой, а я уж не ошибусь.

Земля была сверху чуть-чуть промерзшей, каляной. Партийные билеты — свой и Варакина — Анатолий тогда завернул в клеенку индивидуального перевязочного пакета. Дожди не должны их были достать.

Откуда-то, несмотря на сумерки, появились бледные, худенькие ребята, женщины подошли за водой и любопытно остановились возле него.

— Клад положили, что ли, какой? — спросила одна.

— Клад, — коротко бросил Бурнин. Но подумал вдруг, как тяжело и как много вынесли эти люди, и устыдился своей сухости. — Сердце и совесть тут закопал в сорок первом... партийный билет, — пояснил он мягче.

— Ишь ты! Не дай бог, не сгнил бы,— сказала с сочувствием женщина.

Зрители не расходились, словно найти его партбилет было и их кровной заботой.

Бурнин рыл траншейку один, будто детскими ударами лопатки разбивая каждый комок земли, работая осторожно, как археолог. Попался осколок снаряда, несколько винтовочных гильз... Наконец и заветный клад!

Бурнин торопливыми пальцами развернул серый сверток и смотрел со слезами радости на свой партбилет, как на друга, который вернулся из гроба. Так, вероятно, смотрел бы он на самого Варакина, чей второй партбилет лежал рядом.

— Разрешите поздравить, товарищ подполковник! Ветер холодный. Согрейтесь глоточком водки. Что же, обратно в часть? — спрашивал его капитан, начальник груза в машине.