Степан Злобин - Пропавшие без вести 3

— Обед простынет! — громко напомнил всем переводчик.

Голые люди в сумерках торопливо натягивали на покрывшиеся «гусиной кожей», еще влажные тела каляное новенькое белье, издававшее особый, чуть едкий, запах цейхгауза.

Вдруг кто-то растерянно, почти жалобно вскрикнул:

— Фашистская форма, ребята!

— Кителя и шинели с погонами... — подхватил второй голос и оборвался недоуменным полувопросом.

Трудников успел уже натянуть белье. Торопливо, с отчаянно бьющимся сердцем, с перехваченным от волнения дыханием он схватил и расправил немецкий солдатский китель с погонами.

— Фашистская форма, товарищи! Не одеваться! — скомандовал он. — Нас хотят загнать к власовцам!

— Не одеваться, братцы! — поддержали и другие.— Не взяли уговором — так хитростью ловят...

— В рубахах, в подштанниках будем!

— Сукины дети, как обойти нас хотели! Не успел оглянуться — фашистом станешь! — поднялись гневные голоса.

— Вот цена тех консервов!

Кто-то рванулся к дверям, но двери оказались снаружи заперты. Ни солдата-переводчика, ни унтера не было в помещении.

— Голую забастовку объявим, товарищи, скидавай все до нитки! — призвал Задорожный, срывая с себя белье.

Минуту спустя все остались только в портянках и обуви. Десятки кулаков грозно барабанили в каждую из двух запертых дверей.

— Нашу одежу назад подавай! Не наденем фашистской формы! — гулко разносились возмущенные выкрики в промерзшем бетонном предбаннике.

— Не галдеть! — вдруг откликнулся голос переводчика из репродуктора, откуда-то из-под потолка. — Одеваться беспрекословно и быстро! Кто не оденется, будет наказан. Срок одевания еще три минуты!

Пимен уже не чувствовал холода. Он дрожал от возмущения и негодования... «Три минуты... Что можно успеть в три минуты? Много ли разъяснишь?! Много ль скажешь товарищам! — подумал он, сомневаясь в том, что все одинаково понимают важность этих минут.— А, да нужно ли много слов?!» — оборвал он себя и вдруг услыхал в ответ на свои тревожные мысли песню:

Шир-рока страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек...

— Осталась одна минута! — зловеще предупредил репродуктор под потолком.

Но никто не тронул одежды. Никогда еще эта песня не звучала с такой поднимающей мужество мощью...

«Поют! — с чувством вины перед товарищами подумал Трудников.— А я-то собирался их уговаривать... Эх, Пимен! А еще командир! Не знаешь ты, командир, бойцов, оценить не умеешь их силу!»

— Стоять на одном до конца! — призвал еще всех Федот Задорожный, когда пронзительно завизжал свисток, и в раздевалку с обеих сторон ринулась разъяренная свора немецких солдат с палками, плетьми и винтовками.

— К обороне! — скомандовал Пимен.

Солдаты молча били их прикладами и дубинками, валили на пол и каблуками топтали голые тела поверженных. Пленные дрались. Но что могли сделать голые, безоружные люди?!

Новый свисток, и солдаты исчезли.

В помещении остались лишь окровавленные, избитые пленные. Многие не в силах подняться с бетонного пола, поддерживая друг друга, жались к промерзшим стенам, чтобы на них опереться.

— Думать дают одна половина час. Кто надевай, выходи получать пища. Кто не хотит, на себя пеняйся! — объявил репродуктор.

— А здорово мы, товарищи, разогрелись с ними! Ух, я своему солдатишке как морду набил! — воскликнул, бодря друзей, Задорожный.

— И вправду теплее стало! — подхватили другие.

— Я одному, должно, ухо вышиб насквозь!

— Я в морду дал каблуком...

— А я ухватил дубинку да его же дубинкой его по морде! — хвастливо крикнул Еремка Шалыгин. Вокруг засмеялись на похвальбу «пацана».

— А где же дубинка, Еремка? Ты, должно, пожалел его, что ее воротил назад? — насмешливо спросил его кто-то.

— Не, вот она! — неожиданно заявил Еремка.— Нате вам ее, дядя Федот Андрияныч, — сказал он, подавая трофей Задорожному.

— Вот так да! Молодец, пацан! Ну и Еремка! — раздались восхищенные голоса.

Опять зазвучала та же песня, но сквозь напев ее слышались брань и проклятия. Пленные рвали белье, делали перевязки друг другу, жались теснее, стараясь согреться в куче.

— Если снова наскочут, вырывай дубинки, винтовки, бей, не спускай! — глухо гудел Трудников. — Обувь снять, у кого каблуки хороши — по мордам каблуками!

Кто-то в сумерках тронул его за плечо:

— Товарищ Пимен, а может, для виду нам сдаться? Трудников узнал переводчика Женьку.

— Струсил, что снова бить станут? — в упор спросил Задорожный, который был рядом.

— Да что вы, Федот Андрияныч! Что вы! Я так, советуюсь...

— Ну, смотри! Штрейкбрехером станешь — убьем!

— Да разве же я человек не советский! — воскликнул Женька...

Солдаты снова ворвались с двух сторон разом. Свалка шла бурная. Кое-кому удалось одолеть солдат. На них наседали с отчаянием. Молчаливые немцы в этой схватке прорвались вдруг русской отчетливой непристойнейшей бранью...

— Товарищи, это же власовцы! Русские гитлеровцы! Бей их вдвойне, проклятых! — выкрикнул Трудников.

— Насмерть лупи изменников! — закричал Федот.

— Комиссар, сволочь! Жид! — выкрикнул власовский унтер.

Солдаты враз впятером накинулись на Федота. Вся битва теперь шла вокруг него. Разъяренные голые люди, обезоруживая солдат, били их прикладами, тыкали лбами и колотили затылками о бетонный пол.

Свисток прервал свалку. Солдаты выскочили наружу.

— Ахтунг! — прозвучало из репродуктора, покрывая шум возбуждения, царивший в предбаннике. — Арест до утра. Когда подъем, по сигнал одевайся. Завтрак — хлеб, зуппе... Гуте нахт! — насмешливо заключил фашист.

— Пимен Левоныч! Друг! Трудников! — окликали недвижного разведчика товарищи.

— Дядя Федот Андрияныч! Дяденька-а!.. — жалобно звал «пацан» Задорожного в другой кучке людей. Но Задорожный лежал мертвым.

— Товарищ Трудников! Пимен Левоныч! — с другой стороны помещения теребили другого товарища.

Тот оставался без сознания. Лицо его было неузнаваемо изувечено каблуками.

Товарищи уложили Трудникова на кучу белья, прикрыли шинелью.

— Водицы бы брызнуть в лицо! Но дверь в душевую была заперта. Пимен очнулся. Грудь была стеснена, и от каждого вздоха, как говорится, «душа расставалась с телом».

— Пи-ить!

Пить было нечего.

— К чертям! — простонал Пимен, силясь сбросить с себя немецкую шинель.

— Да ведь только прикрыли! Холодно! — объяснял ему кто-то из товарищей.

— Наплевать... Уберите, — захрипел он бессильно. Его обняли с двух сторон, грели телами.

— Товарищи, дорогие! — вдруг послышался шепот из репродуктора. — Не поддавайтесь измене. Крепко вы дрались...

— И тебе попало? — громко спросил кто-то у двери, поняв, что солдат караулит дверь.

— И мне, — услышав голос, ответил тот. — Здорово дрались. На вас поглядишь — и радость и слезы!