Степан Злобин - Пропавшие без вести 3

— А ты лучше не плачь! Ты воды принеси!

— Боюсь сойти с места. Я на посту, — прошептал репродуктор.

— Ну и сволочь! Тогда и не лезь. Нам на кой твое покаяние, сука несчастная!

Разговор прервался. Стояла ночь, карбид истощился, и лампешка угасла, но спать было невозможно. Все маялись в молчаливом движении, сбившись в кучу и время от времени меняясь местами, чтобы дать согреться и крайним. Многих утомили тяжкие мысли.

— А мы, товарищи, як поросята у мамы; от также крайни в сэредку суюцця! — вдруг громко сказал кто-то.

В ответ послышался сдержанный и невеселый смех.

— Холодно, да не голодно — в полбеды, а беда — как холод да вместе голод! — подал голос кто-то во тьме.

— Замолчь, не дразни кишку! — остановили его.

Кто-то спохватился переводчика Женьку. Стали кликать и не нашли. Поняли, что, пользуясь суматохой, он все же сбежал.

— Скакнул козел на сытны корма! — пошутил кто-то. Все по-прежнему невесело засмеялись. Из репродуктора ближе к утру раздался голос, должно быть сменившегося власовца-часового:

— Эй вы, лучше сдавайтесь! Вашему комиссару с утра расстрел, и остальным то же будет, кто станет мутить. Как свисток на подъем, так враз одевайтесь, а то собаками будут травить!

— А ты чем не кобель?! — бодрясь, крикнули через дверь.

При мутном, синеватом свете пасмурного зимнего дня виден был пар, поднимавшийся от людского дыхания. Покрытые синяками и ранами люди дрожали. Несколько человек уже было в бреду, выкрикивали мольбы о воде. Два мертвеца лежали истоптанные, с изуродованными лицами, пробитыми черепами.

Все тесно жались друг к другу, сидя на кучках одежды. Кто-то что-то пытался рассказать. Тут и там дрожащие голоса рассказчиков покрывал судорожный, надсаженный смех, переходивший в сплошной кашель.

К вечеру бесконечного дня немецкий фельдфебель зашел с переводчиком, чтобы спросить, кто хочет одеться и получить ужин. Таких не нашлось. Дверь снова захлопнулась.

Только в полдень третьего дня наконец распахнулись стальные окошки дезкамеры, и два фашистских солдата угрюмо и молчаливо стали выбрасывать на пол предбанника сданное три дня назад драное барахлишко пленных.

Одеревеневшие, скрюченные пальцы победителей непослушно и мучительно перебирали настывшую одежду, отделяя свое от чужого, расправляя слежавшиеся складки так дорого доставшейся им своей пленной рванины...

— Schneller, schneller! — торопил их фельдфебель.

Более крепкие помогали друг другу одевать ослабевших и совершенно больных товарищей. К концу одевания обнаружилось на бетонном полу уже четверо мертвых. Пока добрели до кухни, умерли еще двое.

Кто-то кормил Пимена с ложки горячей баландой. Он опять потерял сознание...

...Очнулся он уже на лазаретной койке. Едва он шевельнулся, как на соседней койке, стоявшей вплотную с ним, кто-то порывисто сел. Пимен узнал верного друга, «пацана» Еремку Шалыгина.

— Все-таки живы, Ерема, — пролепетал Трудников едва слышным шепотом, желая сказать эту фразу бодро и громко. — Авось еще повоюем, Ерема!

— Повоюем, — так же тихонько ответил «пацан».— А дядю Федот Андрияныча насмерть убили,— добавил он.

О прочих товарищах, разосланных по другим лагерям, они ничего не узнали.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Раза два уже случалось так, что, когда Балашов хотел дать приезжим антифашистский устав, ему говорили, что эта «вещица» у них уже есть и что по ней «дело сделано». Иван понял, что, значит, где-то в других лагерях происходит обмен литературой, выходящей из ТБЦ.

Приезжавший уже несколько раз в ТБЦ санитар из лагеря Зюдерзее, в очередное посещение лазарета, рассказал Ивану, что при въезде в Дрезден находится бензоколонка, где заправляют грузовики. Кроме двух немцев при бензоколонке работают двое пленных «пацанов».

— Пока грузовик заправляется, — с увлечением рассказывал приезжий, — пацанва сейчас к пленным рабочим в грузовики: «Даешь закурить!» Тары-бары — где кто? На какой работе, как кормят? Про то да про сё... А сами вот такие же наши книжечки туда, сюда: одним дают, у других в обмен принимают... Так, брат, «торгуют» — ну, прямо герои! — восхищался санитар.— К нам в Зюдерзее ходит один из рабочей команды с лесопильных заводов, просил еще захватить для этих ребят «Устав» и «Люди познаются на деле»...

— Молодые? — спросил Балашов.

— Говорит, что лет по семнадцати, что ли.

— Опасное дело, — сказал Иван. — Для таких молодых...

— Да ну, не опаснее фронта! — возразил зюдерзейский санитар.

В самом деле, кто думал сейчас тут о личной опасности?!

Разве для девушки, для Машуты, молоденькой, слабой, больной, не было опасно иметь дело с хранением карт, компасов, литературы? И ей, дорогой и любимой, разве не приносил он сам, Иван, этих новых опасных кладов, которые могли ее привести на виселицу или бросить на страшные издевательства гестаповских палачей?..

Давно ли Иван был в восторге от первого сообщения из другого лагеря о том, что «задание выполнено», то есть созданы антифашистские группы. Теперь подобные сведения перестали уже его удивлять. Приезжие не только рассказывали ему об организации АФ-групп, но настойчиво требовали конкретного руководства и просили передать «кому следует», что необходима книжечка по обмену опытом между такими группами.

— Ну как же я передам! Я же сам не знаю, где это все. Мне привозят. Дают. И только! — уверял Иван.

Из лагеря «Винтерберг» прибыл обросший черной бородой, отерханный, сгорбившийся, едва ходячий Батыгин. Его поддерживал так же едва живой, такой же обросший и едва державшийся на ногах Васька-матрос.

При виде их, у Ивана дрогнуло болью сердце. Но Никита лукаво подмигнул:

— Что же ты нас с приездом не поздравляешь, разбойник?!

— Я рад, — бормотнул Балашов. — Просто я растерялся, даже не сразу узнал...

— Пожалел, дурачок! А ты руку дай, руку. Иван протянул ему руку и почувствовал, как ее крепко стиснули уверенные и крепкие пальцы Никиты.

— Ого, ты какой! — воскликнул Иван.

— Жилистый! — подмигнул на Батыгина Васька.

— Маскировочка! — усмехнулся и сам Батыгин. Диагноз, однако, стоял у обоих «открытый туберкулез».

— Мы бы сейчас с дороги задали тягу — случай был. Да врачей подводить неудобно — они нам на честное слово приписали туберкулез, — сказал Васька.

— Однако мы тут у вас долго не заживемся. Наметили кое-что посерьезней. Может, нам и тебя сговорить удастся на этот раз! — добавил Никита.

Они не долго пробыли в карантине, Иван ухитрился их перебросить скорее в ТБЦ, но его они растревожили. Несмотря на свой страшный вид после карцера и побоев, Никита все время горел и умел зажигать людей.

Пойманные в побеге Никита и Васька были направлены сначала не в ТБЦ, а в лагерь с тяжелым режимом — на шпальный завод «Винтерберг».