Энтон Майрер - Однажды орел…

– Правильно. Но разница только в том, что я сделал это ради спасения жизни солдат и к тому же не жалел собственной жизни, находясь вместе с ними на передовой…

– О нет, там было и еще кое-что, не правда ли? - Губы командира корпуса искривила обычная для него снисходительная улыбка. - Некое необъяснимое удовольствие в том, чтобы вырваться на свободу и ни от кого не зависеть, сбить с толку окружающих, добиться нового триумфа для своей не очень-то удавшейся карьеры. И, как вы сами любите повторять - теперь это одна из любимых поговорок Печального Сэма, - все хорошо, что хорошо кончается.

Дэмона снова охватила ярость. Задыхаясь, он скомкал край простыни.

– Вы чудовище, - сказал он, и его глаза наполнились слезами. - Вы грязное хладнокровное чудовище! Ради своей карьеры вы сожрали бы собственную мать! Вы хуже, чем Бенуа-Гесклен! Тот по крайней мере был не способен ни на что лучшее. А вы!…

– Это на вас совсем не похоже, Сэмюел.

– Да. Не похоже. Действительно, не похоже. Если бы я был хоть наполовину таким, каким мне следовало быть, - только наполовину! - я встал бы с этой койки и вбил бы вам зубы в вашу отвратительную, лживую глотку…

Мессенджейл встал и, держа саблю у бедра, начал ходить взад и вперед в ногах койки.

– Вы ставите меня в очень трудное положение, Сэмюел. Поистине в очень трудное.

– Это единственное утешение.

– Раз уж эта неприятность произошла, я все же надеюсь, что мы сможем избежать строгого судебного разбирательства. Я не любитель ворошить грязное белье перед посторонними, особенно семейное грязное белье, если это случилось в семье…

– В какой семье?

Мессенджейл повернулся, крайне изумленный.

– В семье офицеров корпуса. А о чем же, по-вашему, я говорю? Корпуса, членом которого вы являетесь, Сэмюел, почетным членом. Я надеялся, что в этом отношении вы более стойкий солдат. - Он снова начал ходить взад и вперед. - Сэмюел, вы пробыли здесь достаточно времени. Двадцать восемь месяцев, не так ли? Это довольно долгая разлука с семьей и домом, с узами, которые удерживают человека от того, чтобы свернуть с правильного пути. Я знаю, что может сделать одиночество с человеком, находящимся в таком нервном напряжении. Это знают многие из нас. Это вполне понятно. Но там, в Вашингтоне, этого не поймут. А милая, наивная, введенная в «заблуждение, нетерпимая в вопросах нравственности американская публика не поймет тем более…

– Вы подлец! - воскликнул Дэмон. - Вы и это вытащите на свет, да? - Лицо Мессенджейла оставалось совершенно невозмутимым. - Ну, конечно, вытащите. Вам мало было отправить Тэнехилл в Штаты, вы искалечили бы ее жизнь вместе с моей, если могли бы, вы уничтожили бы всех, кто угрожает блестящей карьере Котни Мессенджейла. Вы не остановились бы ни перед чем. - Он сжал кулаки, стараясь унять дрожь в голосе. - Ну что ж, приготовьтесь к взрыву, мистер. Если дело дошло до этого, то будь что будет. Отступать - не в моих правилах. - Понимаю. - Командир корпуса кивнул и, поджав губы, снова начал ходить по комнате. - Это достойно сожаления. Мне хотелось, чтобы вы поняли это. В более широком плане…

– В более широком плане?

– Да. Предстоит еще так много сделать. Впереди большой и тернистый путь.

– Что вы имеете в виду?

– Я хотел бы, чтобы вы пересмотрели свое решение, Сэмюел. Дивизия нуждается в вас.

– Какая дивизия? - воскликнул Дэмон хриплым голосом. Он был готов расплакаться, и боязнь этого заставила его напрячь все свои силы. Если бы только он был на ногах! - Какая это теперь дивизия? Они все теперь там, у Фанегаяна, Уматока, на тропе у Илига, погребены под шестифутовым слоем дерьма. И это ты загнал их туда!… Я хочу дать тебе совет, Мессенджейл. Несколько слов. Не появляйся там в темное время без своей свиты. - Он почувствовал слабость от охватившего его гнева. - Они знают все, мистер! О, да, не сомневайся! Они знают.

Мессенджейл улыбнулся своей чарующей, обаятельной улыбкой.

– Пока они боятся меня, мне безразлично, что они думают. В этом-то и сила, движущая колесницу войны.

– Жалкий ты подонок, Мессенджейл, - сказал Дэмон с глубоким презрением. - Тебе ничего не понять… Ничего… - Дэмон хотел добавить что-то, но замолчал: говорить больше было не о чем. Порок Мессенджейла - и не было порока большего, чем этот, - заключался в том, что он решил: в этом мире не существует больше ни милосердия, ни благородства, ни любви. Омерзительно было убеждаться в том, что и теперь, в конце 1944 года, существуют такие отвратительные типы…

– Само собой разумеется, я огорчен тем, что слышу от вас, - твердо произнес Мессенджейл. - Ничего, кроме похвалы, о пятьдесят пятой дивизии я сказать не могу. По правде говоря, это одна из главных причин моего пребывания сюда сегодня. Я думаю, что мы могли бы представить ее к благодарности в приказе президента. Я совершенно уверен, что при подобных обстоятельствах нам удалось бы добиться этого.

Дэмон печально улыбнулся и опустил глаза. Конечно! Мессенджейл слишком умен, чтобы попытаться подкупить его наградой. Он предлагает награду дивизии, но хитро ставит при этом условие: «Мы могли бы», «Нам удалось бы». Да, конечно.

Для пользы службы!

Дэмон рассматривал свою здоровую руку. А почему бы дивизии, не получить благодарность президента? Кто заслужил ее больше, чем солдаты его дивизии? Те из них, кто остался в живых… Им еще предстоят бои за Минданао, потом будет Формоза и острова Рюкю, а дальше и сама Великая Япония и внушающая ужас равнина Канто. И кто тогда защитит ребят? Кто останется с ними, чтобы показать, как снять и приладить многозарядный магазин винтовки М-1 так, чтобы не цеплять им за лианы; как привязать «собачьи жетоны», чтобы они не позвякивали; как носить ручные гранаты на поясе, чтобы не мешали при переползании? Без него Мессенджейл будет безжалостен: в каждой операции дивизию будут посылать на самые опасные участки, направлять на самые грязные работы. Кто защитит солдат дивизии? Дик будет только молча соглашаться; Уинслоу слишком молод и неопытен; француз Бопре выйдет из себя и изобьет Мессенджейла в присутствии тридцати корреспондентов и какого-нибудь адмирала…

А как поступил бы в таком случае Джордж Колдуэлл? Какой путь подсказывает мудрость перед этим бессовестным замыслом? Дэмон не знал этого. Больной, слабый, сокрушенный горем и уставший до изнеможения, он совершенно не представлял себе, как поступить.

Он поднял глаза. Мессенджейл по-прежнему бесстрастно наблюдал за пим, его широкоскулое лицо спокойно, янтарные глаза непримиримы. «Нет большей пропасти, чем та, которая разделяет раненого и здорового», - с грустью подумал Дэмон, ковыряя ногтем гипсовую повязку. За какие грехи он обречен в течение половины своей жизни сталкиваться с этим человеком, и всегда в неравных условиях? А Мессенджейл стоял перед ним весь наутюженный, в форме со складками, острыми как лезвие бритвы, с тремя звездами на воротничке рубашки, в фуражке с тульей, заломленной, как у Макартура, только без золотого шитья. Такой уверенный. Такой страшно уверенный в своем продвижении семимильными шагами к высшим командным постам. Теперь он надолго останется здесь. Макартур представил его к медали «За выдающиеся заслуги», на следующей неделе его портрет появится на обложке журнала «Тайм», планируется опубликовать статью о нем в «Коллиерсе». Шифкин, оскорбленный и разгневанный, заходил два дня назад и рассказал ему об этом и о многом другом.