Энтон Майрер - Однажды орел…

– Нацисты? Черта с два! Они сделали только то, о чем мы все мечтали. Животное в человеческом образе ни от чего не испытывает большего удовольствия, чем от разгрома роскошного дворца, распарывания нескольких животов и пожирания собственной блевотины. Человек - это безволосая обезьяна, жаждущая сырого мяса и сатанинского веселья. Неужели все вы не понимаете этого?

– Нет, - сказала она с ужасом, - человек не животное. Не только животное.

– О боже! И это говоришь ты, проведшая в Вашингтоне последние три года. Все вы никуда не годные, сентиментальные романтики…

Томми посмотрела на него с удивлением. Но Билл уже потерял интерес к разговору, если это вообще можно было назвать разговором. Он быстро и ловко укладывал свои вещи, хмурясь, бормоча что-то себе под нос. Удивительного в этом, пожалуй, ничего не было: президент умер, его собственное будущее под серьезной угрозой: но даже если и так…

Неожиданно Томми почувствовала прилив тревоги за Сэма; такой сильной, реальной тревоги, как будто это был предмет, находившийся у нее в руках: что Сэм делает в эту минуту, о чем думает, каково его мнение об этой войне и о мире, который появится из пламени и обломков… Вторая Столетняя война. «Я лгу сама себе, - подумала она. - Все это время. Мыслить - размышлять, предполагать, помнить - означает отказываться от требований момента. Вот что означает быть человеком».

Безволосая обезьяна, вот кто утонул в этот момент.

– Билл, - сказала она тихо. - Я не верю тебе.

– Я так и думал. - Он взглянул на нее и понял, о чем она говорит. Его брови опустились; она принудила его возвратиться к проблеме, касавшейся их двоих; здесь, на Лонг-Айленде, и он был раздражен этим. - О чем ты говоришь?

– Я хочу сказать, Билл, из этого ничего не выйдет, - ответила она, запинаясь. - Это было бы нечестно. Я не могу так поступить.

Он с шумом захлопнул чемодан и выпрямился, глядя на нее долгим оценивающим взглядом; его нижняя губа выпятилась, холодные ясные глаза сузились. На какое-то мгновение Томми охватил необъяснимый страх.

– Может быть, ты и права, - сказал он. - Может быть, ты должна возвратиться к нему. Подумать только, как засверкает твой ореол мученицы! Единственное, что ты сможешь сделать, это войти с выражением горя на лице, сесть на кушетку в гостиной и обвинить его в гибели сына. И действительно, причинишь ему боль этим. Свежая рапа, посыпанная солью…

Томми смотрела на него, ошеломленная, не в силах вымолвить хоть что-нибудь. Его лицо исказила жалкая улыбка, по обеим сторонам шеи появились темно-красные пятна; она никогда не видела его таким злым. А может, он ей только представляется таким? Может, это оттого, что она хочет видеть таким?

– Ты будешь в восторге от этого, правда? Бесконечная хандра, складывание картинок-загадок, девичники и дамская трескотня. Храбрая армейская женушка, так благородно несущая свой тяжкий крест! Ты можешь стать его честью и совестью на целый день и на полночи вдобавок. Какое это доставит тебе наслаждение! Наслаждение мазохиста.

– Билл, это же нечестно… - произнесла она растерянно.

– Вот как? Подумать только! А не это ли тебе правится больше всего на свете? Примерная мама с целью в жизни! - Он выразительно показал пальцем на пол у своих ног. Я только что предложил тебе - и я не уверен, что предложение останется в силе - настоящую новую жизнь. Бегство из казармы в новую жизнь. Может, это не совсем та жизнь, к которой твоя романтическая душа стремилась, когда тебе было пятнадцать. Но, несомненно, реальная жизнь, жизнь с достоинством, целью и уважением. Никаких орденов, парадов и смотров, но зато уважение. В паши дни его встретишь далеко не так уж часто. Кроме того, ты могла бы стать моей помощницей, вместе нам удалось бы добиться кое-чего. Я думаю, ты понимаешь, о чем я говорю.

– Билл, если позволишь…

– Но тебе не терпится поскорее вернуться на свою незабвенную каторгу. Испытать муки огненного колеса на глазах многотысячной толпы. Матрона в мученическом венце. А иначе для «его еще годится муж-солдат? Конечно, это куда лучше, чем двадцатилетняя рента! Господи, вот будет жалость, если его и самого прикончат при вторжении на Хонсю…

– Довольно, Билл!… - Теперь Томми сама разозлилась, но это чувство заглушалось смятением и растущей тревогой. Ей нужно было бы посмеяться над этим, это могло бы развлечь ее. Что же, ради всего святого, происходит с ней? Она неожиданно представила себе Сэма, таким, каким он был в форту Харди, давным-давно, сидящим на краю ее койки, и глаза у него жалкие, умоляющие; «Я как раз тот человек, Томми, кто должен вести этих ребят на эту отвратительную бойню».

Расстроенная, встревоженная, Томми резким движением закрыла свой чемодан. Всего несколько минут назад она решила, что живет как бы в заточении, и ей захотелось бежать из него. Однако Сэм был ее прошлым и залогом ее будущего. Донни был душой этого прошлого, тем общим, что было между ними, только между ними одними - надеждой и памятью. Оставить Сэма означало еще раз уничтожить Донни, и уничтожить более жестоко, чем это сделали немецкие истребители…

– Все готово? - спросил Билл с порога.

– Да.

Когда она спускалась по лестнице, дождевые капли оставляли размытые прозрачные следы на оконных стеклах.

– они сделали это просто для того, чтобы избавиться от меня, - заявила Викки Ворден, и ее гладкое красивое лицо исказилось от злости. - Они могут говорить что угодно, но все сводится к этому.

– Дорогая, попытайся взглянуть на это с другой стороны, - предложил ей Эль Хэмбро.

– С какой же еще другой стороны можно смотреть на это? Пресс-агент кинозвезды развел руками.

– Здесь ты приносишь себе колоссальную пользу. Твоя популярность огромна, я говорил тебе, что…

– Хорошо, надеюсь, это прибавит мне очков там, на небесах, - возразила она, - потому что, будьте уверены, на земле это не принесло мне ничего. - Ее глаза засверкали. - Шанс, выпадающий раз в жизни, уплывает из рук в помойку, а я просиживаю до боли задницу в десяти тысячах миль от своей основной базы.

– Ну, ну, Ви-Ви, - пожурил ее Лью Пфайзер. Подобно большинству комедийных актеров, в жизни это был тихий и застенчивый человек. - Генерал Мессенджейл был изумительно гостеприимен с нами, но я не думаю, что ему очень интересны все эти голливудские сплетни.

– Ах, извините, генерал! - Викки Ворден повернулась к командиру корпуса. Выражение неудовольствия исчезло с ее лица, его оживила обаятельнейшая улыбка, вот уже три года сиявшая на экранах, афишах и дверцах солдатских рундучков. - Право, мне очень неловко. Это действительно самый шикарный прием из всех, что мне давали после приема у генерала Айка в окрестностях Парижа в… как называлось это место, Лью?