Гуревич Яковлевич - Индивид и социум на средневековом Западе

Само собой разумеется, Бог в наставлениях Бертольда не есть простой псевдоним общества, с его чисто земными интересами. Он целиком и полностью сохраняет свою суверенность и значимость определяющего регулятивного принципа всего бытия, Творца и мира, и человека, цели, к которой последний должен устремляться. И тем не менее в проповеди о «талантах» налицо определенное противоречие, своего рода напряженное отношение между привычной теоцентрической картиной мира и исподволь складывающейся в сознании бюргерства картиной мира, в центре которой, пусть «неофициально», стоит человек с его земными устремлениями. Новая зарождающаяся картина мира вовсе не отрицает роли Творца и в этом смысле тоже теологична, но она латентно уже заключает в себе иные возможности. Бер-тольд Регенсбургский не мог не ощущать импульсов, исходивших из бюргерской среды. Оставаясь богословом и проповедником, он придерживается буквы и смысла христианства. Но сам этот смысл неприметно менялся, сдвигались акценты, и в старые мехи начинали вливать новое вино. Эти сдвиги сделаются

значительно более ощутимыми в XIV столетии, но, как видим, их предпосылки и предчувствия можно обнаружить у немецкого проповедника середины XIII века.

Перед нами в высшей степени своеобразная, но достаточно определенно выраженная «социология» и «антропология» средневекового проповедника. Бертольд чувствует себя обязанным дать ясный ответ на основные вопросы бытия человека, стоявшего одновременно и перед лицом Бога, и перед лицом общества. Остротой постановки этих проблем и четкостью их решений наш францисканец отличается от других проповедников и авторов латинских «примеров». Напрашивается предположение, что тяжелое состояние немецкого общества в период «междуцарствия» 50-60-х годов XIII века, общества, погрязшего в анархии и внутренней борьбе, неспособного защитить своих членов, и прежде всего трудовые низы и бедняков, от растущего произвола и угнетения, поставило проповедника лицом к лицу с вопросами: что есть человек, каково должно быть его общественное поведение, каковы основные ценности жизни? – и побудило его заново осмыслить эти вековечные вопросы в создавшейся кризисной ситуации. Особый интерес размышления Бертольда Ре-генсбургского приобретают потому, что они содержатся не в философском или теологическом трактате, адресованном ограниченной группе посвященных, но изложены в проповеди, с которой он обращался ко всем, и преимущественно к простолюдинам.

Христианские проповедники во все времена прибегали к общему фонду идей, восходящему к Библии и патристике, но обращались они с этим наследием каждый раз по-своему, заново вчитываясь в сакральные тексты. При всем пиетете перед авторитетами, средневековые проповедники расставляли собственные акценты на тех оттенках и поворотах мысли их предшественников, которые были им ближе и более других отвечали запросам времени. Однако в данном случае, при изучении проповеди «О пяти фунтах», мы столкнулись с глубоким, радикальным перетолкованием содержания евангельской притчи, с наполнением ее совсем иным смыслом. Под покровом традиционной экзегезы Священного Писания выдвинуто новое понимание человека. И самое главное, в это новое прочтение евангельского пассажа вторгается отсутствовавшая в нем идея человеческой личности.

Выше было высказано предположение, что «социально-антропологические» рассуждения Бертольда правильнее всего было бы связывать с другими явлениями духовной и социальной жизни Германии середины XIII столетия, но тот прорыв в осмыслении человеческой личности, который принадлежит Бертольду, едва ли сохранил свою значимость и актуальность в последующий период.

Мы не найдем продолжателей его идей вплоть до Реформации. История понятия «личность» в Средние века отнюдь не выглядит как плавная эволюция.

В заключение попытаемся приблизиться к личности нашего проповедника. К этому располагает чтение оставленных им текстов, содержание которых пронизано его индивидуальным восприятием действительности и глубоко эмоциональным, темпераментным ее переживанием.

Личность Бертольда, в той мере, в какой она обнаруживается при знакомстве с его речами, предстает перед нами в ином свете, нежели другие персонажи нашей книги. Ибо, как мне кажется, ни Гвибер Ножанский, ни Абеляр, ни Отлох не были склонны раскрывать в своих писаниях собственный внутренний мир с такой непринужденностью и откровенностью, какими отмечены речи Бертольда. Возможно, эти различия обусловлены своеобразием жанров оставленных ими произведений. Упомянутые сейчас авторы сочиняли свои труды, пребывая в четырех стенах, в своих кельях, «вдали от шума городского». Адресат Гвибера – это Господь, и исключительно к Нему обращена его исповедь; Абеляр облекает повествование о драматичных перипетиях собственной жизни в форму утешительного послания вымышленному другу. Эти авторы вспоминают о прошлом, и непосредственный контакт с текущей жизнью в той или иной мере приглушен.

Между тем позиция Бертольда Регенсбургского, темпераментного оратора, всецело вовлеченного в круг интересов внемлющей ему толпы прихожан, – совершенно иная. Как это вообще свойственно монаху нищенствующего ордена, францисканец не замкнут в стенах монастыря, но живет и действует в самой гуще общества. Бертольд постоянно странствовал по разным частям Империи и Европы, обращаясь со своей проповедью к представителям разных слоев населения и, соответственно, приспосабливая ее содержание к пониманию и потребностям аудитории. Мы уже упоминали свидетельства Салимбене о том огромном и напряженном интересе, какой вызывали проповеди Бертольда у жителей городов и деревень, толпами стекавшихся послушать знаменитого проповедника. Изучение его текстов не оставляет ни малейшего сомнения в том, что он близко и в деталях был знаком с жизнью и интересами тех, к кому обращался.

Выше было высказано предположение о том, что вопросы слушателей, коими то и дело прерываются его проповеди, вымышлены самим Бертольдом с целью оживить изложение. Но, собственно, у меня нет уверенности, что в данном случае перед нами

не более чем риторический прием. Ведь в отличие от латинских прототипов его проповедей, их тексты на средневерхненемецком языке представляют собой записи, произведенные post factum. Поэтому вполне допустимо, что речи Бертольда в действительности прерывались вопросами его слушателей. В таком случае диа-логичность его произведений следовало бы понимать буквально.

Возможно, различия в способах самовыражения связаны отчасти и с временным промежутком примерно в целое столетие, отделяющим Гвибера и Абеляра от Бертольда. Не следует упускать из виду также и напряженную социально-психологическую обстановку «междуцарствия» в Германии.