Вячеслав Хватов - Рассказы

Проснулся Никитка от щекотки. Тонкий розовый хвост извивался у него перед глазами.

Цап. Есть завтрак. Главное чтоб не укусила зараза. Держа крысу за хвост, он несколько раз ударил ей об угол вагона.

– Так, а что там у нас? - Никитка с трудом залез на облупленный "хоппер", подтянулся и…

– My god! Полна коробочка зерна! - он, закинув ногу, перевалился и утонул в золотом море пшеницы.

От радостного возбуждения он яростно тер ладони, стряхивая черные струпья на найденное сокровище.

Никитка еще не знал, как это готовить, но это еда - много еды.

– Теперь, я буду долго есть, - шептали распухшие губы.

Андрей Леонидович влетел на кухню, сшибая все на своем пути. Затормозив у плиты, одной рукой повернул вентиль газового баллона, а другой шмякнул четыре яйца на заранее приготовленную сковородку. Подобно фокуснику, он извлек откуда-то из-за уха уже зажженную спичку. Голубые щупальца жадно впились в закопченное брюхо последнего аргумента разгневанной жены. Выбрав из начинающей шкворчать яичницы особо крупные скорлупки, Андрей Леонидович поднял упавший стул и не раздеваясь рухнул на него. Отдышавшись, он склонился над сковородкой, замер, схватился за голову. Только что буквально светившиеся в полумраке 'солнышки' яичных желтков на глазах теряли свой цвет. Андрей Леонидович застонал. Маслянистая поверхность глазуньи превращалась в прозрачную, ровную водяную гладь, укрывающую собой неаппетитно выглядящие комочки слизи. Через некоторое время вода высохнет, а слизь превратится в пыль.

– Яичницы ему захотелось. Идиот. Надо было еще на 'хабалке' сырыми выпить, - он, взмахнув руками, мешком осел на пол, рядом с плитой. Андрей Леонидович уже знал, что произойдет дальше. Часам к двум он будет готов съесть первого, кто войдет в квартиру. К четырем у него перестанет сосать под ложечкой, потом к горлу подступит тошнота и голова превратится в огромный чугунный котел, по которому молоток пульса будет лупить со скоростью сто ударов в минуту. А главное, стрелки его едва ли не единственных во всем городе часов, будут миллиметр за миллиметром отвоевывать у белоснежной целины циферблата пространство между мучительным, голодным сегодня и, дающим надежду поесть, завтра. Да. Ничем не наполненное время становится резиновым. Ему и раньше, еще в далекие, сытые времена, приходилось подолгу обходиться без еды. Но в многочисленных экспедициях, в редкие, свободные от напряженной работы часы, с чувством голода ему помогали бороться сигареты, чай, кофе. Ни того, ни другого, ни третьего, давно уже не было. Как и работы. Были почти ежедневные походы на 'Хабалку' - местную барахолку, где такие же горемыки как и он, пытались обменять более-менее полезные вещи на что-нибудь свежевыращенное или свежезабитое. Но таких вещей у него уже практически не осталось, а мародерство в последние годы превратилось в бессмысленное времяпровождение, отнимающее последние силы. За десять лет из пустующих домов обезлюдевшего мегаполиса выгребли все. И теперь, частенько так и не сумев ничего обменять на разнокалиберные гвозди, которые ему удавалось надергать из гнилых досок, шатаясь по округе, он бродил по 'Хабалке', собирая тут и там оброненные кем-нибудь зерна или крошки. Хоть что-то.

Еще были еженедельные выезды на электричке с бригадами 'кормильцев', на поля. Электричкой, они по привычке называли девять вагонов прицепленных к старому тепловозу, таскавшихся, с черепашьей скоростью от платформы 'Щекино', до 'Семеновских' дач. Двадцать километров цивилизации.

Раз в неделю на 'Семеновских' полях созревал урожай пшеницы, овса и гречихи. (Мичурин удавился бы от зависти.) И толпа тощих горожан на взаимовыгодных условиях опустошала посевы деревенских. А что тем оставалось делать? Сами они были не в состоянии собрать весь урожай и тут же вновь посеять, больше его половины. Три, четыре часа и зерна рассыпались в прах. Поэтому, через два часа трудовой десант из города, побросав бороны и сеялки, получал свою долю и был таков. Кое-кто правда оставался, чтобы прямо на месте приготовить кашу-похлебку. Это были в основном жители северо-западных районов города. По всем деревням северо-запада прошлась своей безжалостной гребенкой бубонная чума и жители престижного когда-то 'Охлопково' топали сначала до 'Щекино'. При таких раскладах они просто не успевали довезти до дома целое зерно.

Еще хоть как-то разбавить отупляющее ничегонеделание помогали периодические походы за водой. Ведь там и все свежие новости можно было узнать и даже сменять горсть никому не нужных скрепок на такой же никому не нужный наладонник. Это не 'Хабалка' и 'Семеновские' дачи, где на пустой базар не было ни секунды времени. Схватил жратву и бегом домой - пока есть чего есть. Сегодня ему не повезло. Не успел.

Но вообще-то Андрей Леонидович не любил ходить к колонке за водой. Редкая ходка обходилась без того, чтобы, не увидев кого-то из старых знакомых, он узнавал, что Иван Иванович или Петр Петрович больше никогда не придут. Он стал ходить за водой раз в две с половиной недели, за один прием заполняя вану двумя сорока литровыми жбанами.

Андрей Леонидович посмотрел на свои рельефные бицепсы. Да. Лет десять назад он бы и с места не сдвинул то, что теперь с такой легкостью таскал. Но за неделю вырастали не только колоски пшеницы, но и бицепсы, трицепсы и прочие икроножные и дельтовидные мышцы. Вскормленные на скороспелой картошке мужики, лихо обрастали мясом и так же лихо теряли все это за пару голодных дней. Вот и у него от всей этой гордости культуриста послезавтра к утру не останется и следа. Он даже вилки не в силах будет поднять.

Качок Бухенвальдский, - Андрей Леонидович снова заговорил сам с собой. В последнее время, после того, как умерла Катенька, он все чаще и чаще спорил сам с собой, сам с собой советовался, сам шутил и сам смеялся. Все признаки тихого помешательства - налицо. А может и наоборот - попытка не сойти с ума. От одиночества и безделья. Люди сейчас не особенно-то кучковались. Что сам нашел, то сам один или со своей семьей (мало у кого она еще сохранилась) и схомячил.

Чем еще Андрей Леонидович мог заполнить бесконечно длинные, тянущиеся тоскливой чередой, дни? За дровами он перестал ходить с тех пор, как все мало-мальски пригодные для растопки старые деревья повырубали на расстоянии трех часов ходьбы от окраины города. Новые росли быстро. Не по дням, а по часам. Но донести до дома можно было разве что одно, два полена. Иначе заготовленная вязанка рассыпалась в труху прямо в руках, еще на подходе к жилищу. Если бы зимы за последние годы не превратились бы в нечто среднее между европейской осенью и холодным северным летом, Андрей Леонидович давно бы переселился в сельскую местность. Многие так и делали - уезжали поближе к кормовой базе. Но вся беда была в том, что там их никто особенно не ждал. Приезжайте, работайте за пайку - это да. Иные варианты встречались в буквальном смысле в штыки.