Георгий Катков - Февральская революция

Таким образом, документ в начале оформлен как объявление Комитета Думы, а в конце превращается в заявление Временного правительства: "Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления по осуществлению вышеизложенных реформ и мероприятий".18

Публикуя эту декларацию, только что сформированное Временное правительство уже начинало тот процесс самоуничтожения, который в конце концов привел его к гибели. В пункте 5 оно фактически отказывалось от использования централизованной полиции, тем самым создавая благоприятную почву для расползающейся анархии. В пункте 7 оно обещало восставшему петроградскому гарнизону то, что стало наибольшим препятствием на пути к восстановлению порядка и дисцип­лины и наряду с Приказом № 1 должно рассматриваться как важнейший фактор разложения русской армии.

Сорок лет спустя Милюков объяснил, почему он уступил требова­ниям советских представителей по этому пункту: он не мог отклонить его, потому что речь шла о тех частях, которые "только что обеспечили нам победу. Неизвестно было в тот момент, не придется ли им сража­ться с так называемыми лояльными отрядами, отправленными против столицы". Это - многозначащее признание о солидарности Милюкова и Комитета Думы с войсками петроградского гарнизона. Их солидар­ность была основана на общем страхе возмездия в случае провала революции.

Угроза дисциплине и боеспособности армии становилась еще сильнее от повторного утверждения (пункты 2 и 8) полных гражданских прав солдат, хотя это утверждение и сопровождалось раздражающим напоминанием о необходимости поддерживать дисциплину и ограни­чивать гражданские свободы, согласуясь с "военно-техническими соображениями". Наконец, заключительное заявление, слабо и как бы извиняющимся тоном провозглашавшее bona fide Временного прави­тельства, неизбежно производило как раз обратное впечатление: qui s'excuse, s'accuse. ( Кто ищет извинения, тот себя обвиняет.)

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 14

1. Милюков, ук. соч. (прим. 5 к гл. 8), т. 2, стр. 310.

2. Именно это слово употреблено Милюковым. Ук. соч., т. 2, стр. 299.

3. См.: Аронсон, ук. соч. (прим. 25 к гл. 8), стр. 138 и далее.

4. См. гл. И, § 6 и далее.

5. Бубликов, ук. соч. (прим. 12 к гл. П).

6. АРР, 1, стр. 49 и далее.

7. См. гл. 8, §§ 2 и 3 и примечания.

8. См. гл. 15, § 2 и далее.

9. О роли, которую он сыграл в поединке между Гестапо и НКВД, что привело к похищению в Париже советскими агентами генерала Миллера, причем совет­ские агенты вьщавали себя за эмиссаров Германии, см. гл. 12, § 6.

10. Трудно понять, почему профессор Броудер и А.Ф.Керенский сочни нужным воспроизвести в сборнике "Русское Временное правительство" эти статьи Львова без комментариев и ни словом не упоминая о протесте Набокова.

11. В. Набоков. Временное правительство. АРР, I, стр. 43.

12. Kerensky. The Catastrophe. London, 1927, p. 12.

13. Суханов, ук. соч. (прим. 14 к гл. 10), том I, стр. 201 и далее.

14. Милюков, ук. соч., т. 2, стр. 298.

15. Не смешивать с "Известиями Петроградского Совета" под редакцией Бонч-Бруевича.

16. Политическая амнистия, о которой Керенский утверждает, что это он ее объявил, на самом деле уже была объявлена комиссарами Комитета Думы по министерству юстиции, В. Маклаковым и Аджемовым. - Милюков. История второй русской революшш. София. 1921-1923, т. 1, вып. 1, стр. 47.

17. См. гп. 13, § 3.

18. R. Р. Browder and А. F. Kerensky. The Russian Provisional Government 1917. Stan­ford University Press, 1961, vol. 1, p. 136. - Милюков. История... т. 1, вып. 1, стр. 48.

Глава 15

"СТРАННЫЙ И ПРЕСТУПНЫЙ МАНИФЕСТ"

Между двумя отречениями. - "Благородный человек". - Полнота власти.

§ 1. Между двумя отречениями.

Несмотря на часто повторявшуюся фразу, что Временное правительство возникло "по инициативе Государственной Думы", его члены, и Милюков в том числе, очевидно, не думали, что они избраны или назначены Думой и ее председателем. Когда возбужденная толпа прервала речь Милюкова вопросом: "Кто вас выбрал?", ему было бы легко сослаться на авторитет Думы, как на учреждение, ставшее средоточием революционного движения. Вместо этого он ответил:

Нас выбрала русская революция! (Шумные, продолжительные аплодисменты). Так посчастливилось, что в минуту, когда ждать было нельзя, нашлась такая кучка людей, которые были достаточно известны народу своим политическим прошлым, и против которых не могло быть и тени тех возражений, под ударом которых пала старая власть.

По мнению Милюкова, эта группа людей, которая, к счастью для России, в нужный момент оказалась под рукой, должна была стать правительством нового императора — несовершеннолетнего Алексея, от чьего имени полно­мочия регента должны были быть вручены великому князю Михаилу, но лишь до созыва Учредительного собрания, которое должно быть избрано на основе четырехчленной формулы.1 Решение о будущих отношениях между верховной властью регента и Временным правительством, которое заявило готовность передать свои функции Учредительному собранию, - было вынесено, разумеется, не лично Милюковым, а его политическими единомышленниками из Прогрессивного блока, которые в преобладающем большинстве входили в Комитет Думы. Однако это было сделано до того, как Во Пскове разрешился вопрос об отречении, и без надлежащей догово­ренности с будущим регентом. Что еще важнее, оно было принято без учета общественного мнения, выражаемого возбужденной толпой, которая осаждала Таврический дворец. Как только Милюков начал говорить о династии и об отречении "старого деспота", который привел страну "на грань катастрофы", он понял, что этот пункт его речи будет самым щекотливым. (Его несколько раз прерывали криками: "Но это же старая династия! Да здравствует республика! Долой династию!") Милюкову пришлось импро­визировать что-то о созыве Учредительного собрания, и это вернуло толпе энтузиазм. Принцип династии он защищал уже довольно слабо:

Мы не можем оставить без ответа и без решения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе, как парла­ментарную и конституционную монархию. Быть может другие представляют себе иначе, но теперь, если мы будем об этом спорить, вместо того, чтобы сразу решить, то Россия очутится в состоянии гражданской войны и возвратится в только что разрушенный режим.

Подход Милюкова к этому вопросу был до невероятия грубо-бес­тактен. Мы ограничимся тем, что приведем комментарии Мельгунова к этому пункту речи Милюкова:

Милюкова никто не уполномочивал выносить спорный вопрос о монархии на обсуждение улицы и преждевременно разглашать то, что большинство склонно было разрешить по методу Гучкова, т.е. поставив массу перед совершившимся фактом. План этот в значительной степени был сорван неожиданным выступлением Милюкова - для сторонников монархии это была поистине медвежья услуга. Я не повторил бы, что монархия "умерла в сердце" двухсотмиллионного народа задолго до восстания в столи­це, как вскоре заявляло приспособившееся к господствующим настроениям суворинское "Новое Время", но это означало, что в солдатской массе, определявшей до известной степени ход собы­тий, под напором столичных слухов и сплетен, действительно уничтожена была "мистика" царской власти, о чем в связи с проявлениями антидинастического движения не раз говорили записки органов департамента полиции. Все это облегчало республиканскую пропаганду. Полусознательное отталкивание от монархии должно было вызвать в массе чувство боязни ответственности за содеянное... Революция, заканчивающаяся восстановлением старой династии, в сущности превращалась в бунт, за участие в котором при изменившейся конъюнктуре могло грозить возмездие.2