Георгий Катков - Февральская революция

Решение Совета министров могло облегчить напряжение, испытываемое местной администрацией в районах приема беженцев, разделив тяготы между всеми русскими городами, вместо того, чтобы обрушивать их лишь на несколько городов в черте оседлости. Оно могло бы также не­сколько облегчить страдания самих эвакуированных. Но это решение не могло уменьшить чувство невыносимой горечи, испытываемое евреями по отношению к режиму, который так поступил с ними. Все знали, что даже это частичное облегчение было вырвано у правительства угрозой финансового бойкота. Горечь и негодование привели к росту революцион­ных настроений, и правительство понимало это. Но было совершенно ясно, что как бы сильны ни были эти настроения, они не могли иметь прямого воздействия на революционные события 1917 года. Еврейские беженцы представляли собой слишком притесняемую и отчужденную группу, чтобы оказывать какое бы то ни было политическое влияние. И все же эти настроения привели к величайшим последствиям для даль­нейшего развития революции в России. Для миллионов русских евреев революция с ее лозунгом "равенства всех русских граждан перед законом" явилась освобождением в момент величайшей опасности физическому и моральному существованию еврейского народа - чудесным спасением от смертельной опасности, подобным Исходу. Как и всякому чуду, этому трудно было поверить, даже когда чудо произошло. Страх, что оно может не произойти, что завтра они проснутся и увидят, что старый порядок восстановлен, естественно, обуревал многих бывших беженцев. Этот страх был полуосознанно, но твердо связан с ощущением, что контрреволюция может исходить от армии, пока в ней еще живы старые традиции и пока лица, осуществлявшие бесчеловечные решения полусумасшедшего Янушкевича, все еще занимают командные посты. Такое отношение объясняет энтузиазм и подъем, с которым еврейская интеллигенция и полуинтеллигенция приветствовала революцию и бросилась вместе с левыми защищать "завоевания революции*. Вот почему множество евреев предлагало свои услуги в качестве "советских служащих" советскому режиму в годы гражданской войны и реконструкции. Те же сложные психологические предпосылки объясняют распад еврейско-большевистского сотрудничества и возврат коммунистической власти к антисемитской практике, которая существует, несмотря на то, что ее официально отрицают. "Партия и правительство" или, скорее, следующие один за другим самодержавные правители, которым принадлежат объединенные функции партии и правительства, никогда не испытывали особого доверия к политической лояльности евреев, которая покоилась не на врожденной близости евреев к большевизму, а на инстинкте национального самосохранения, к которому коммунистическая идеология не проявляет ни интереса, ни симпатии.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 4

1. Н. Shukman. Relations between the Jewish Bund and the RSDRP. 1897-1903. Диссертация на соискание докторской степени. Oxford, 1961. (Не опубликована) .

2. См. подборку документов о преследовании евреев во время войны в АРР XIX.

3. В патетическом протесте против захвата заложников евреи города Вилькомир писали главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта: "Мы беспредельно опечалены истребованием заложников, косвенное признание усердно распространяемого злоумышленниками огульного обвинения евреев в предательстве, несмотря на то, что, как только оно подвергается должному судебному расследованию, его несостоятельность всегда почти выступала с полной ясностью. Твердая уверенность в отсутствии еврейской измены не избавляет нас от страха злостной провокации, ложных доносов лжесвидетельг ствовавших врагов, могущих ввести скорый полевой суд в заблуждение, коего следствие может оказаться гибельным для заложников... Карайте каждого из нас, если окажется виновным, со всей строгостью законов военного времени, но не заставляйте нас подвергать ни в чем неповинных единоверцев серьезной опасности, грозящей заложникам со стороны врагов еврейства". АРР, XIX, стр. 257.

Евреи Вилькомира, упоминая о судебном расследовании вопроса об измене евреев, имели в виду случаи, подобные мариампольскому делу. Евреи этого города были обвинены в содействии немцам после ухода из города русских войск в 1914 году. Благодаря вмешательству писателя Короленко и защите Грузенберга дело было закрыто и все обвиняемые освобождены. См.: О. Гру-зенберг. Вчера. Париж, 1936, стр. 89-95.

4. См. АРР, XVIII, стр. 32 и далее. О Яхонтове и его записках см. гл. 7, § 1.

Глава 5

РЕВОЛЮЦИЯ И ГЕРМАНСКОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО

Вступление. - Планы сепаратного мира и реакция России. - Ставка на революцию. - Ленин, Гельфанд и Кескюла. - Гельфанд в Копенгагене. - Гельфанд и рабочие беспорядки в России. - Кескюла. - Политика Германии после февраля 1917 года. - Возвращение Ленина. - "Каналы и источники". - "Невероятная клевета" и еще более невероятные опровержения. - Заключение.

§ 1. Вступление.

История пособничества Германии (и Австро-Венгрии) русской революции во время Первой мировой войны, особенно в 1917 году, ни разу не была рассказана с начала до конца. И немудрено, ведь многие были жизненно заинтересованы в том, чтобы утаить размах и методы германского вмешательства. Документов не было, их заменяли слухи и толки, обвинявшие русские революционные круги, и особенно большевиков, в том, что они действуют заодно с германским правительством и принимают его помощь. Накануне революции обвинения в измене сильно способствовали дискредитации двора и царской администрации. Поэтому большевики, опасаясь той же участи, гневно отвергали всякие слухи, называя их реакционной клеветой.

Пересуды о том, что большевики связаны с немцами, не теряли политической остроты и во время гражданской войны. Тогда же была опубликована подборка документов (т.н. "документы Сиссона"),1 из которой следовало, что Ленин и его соратники работают по немецкой указке и на немецкие деньги. Но и сами документы не вызывали доверия, впоследствии же было доказано, что это фальшивка (за исключением нескольких мало относящихся к делу подлинных документов, вкрапленных в серию, чтобы сделать ее более правдоподобной). И первоначальные подозрения относительно подлинности опубликованного, и изобличение подлога оказались очень на руку тем, кто считал, что на большевиков клевещут.

На этой точке спор замер до середины 50-х годов. В это время выпльши на свет некоторые несомненные документальные улики. В конце войны в руки союзников попал архив германского министерства иностранных дел. Часть документов была опубликована, но их очень мало использовали, чтобы по-новому и в свете новых сведений пересмотреть события 1917 года. Поэтому совершенно необходимо, используя накопившиеся данные, рассмотреть этот вопрос в отдельной главе, хотя, возможно, в ближайшие годы, по истечении пятидесятилетнего срока, будут опубликованы и другие документы разных государственных архивов.