Георгий Катков - Февральская революция

За день до отъезда в Ставку в Могилеве Горемыкин сказал Яхонтову:

Да, тяжело огорчать государя рассказом о наших несогласиях и слабонервности Совета министров. Его воля избрать тот или другой путь действий. Какое ни будет повеление, я исполню его во что бы то ни стало... Но пока я жив, буду бороться за неприкосновенность царской власти. Сила России только в монархии. Иначе такой кавардак получится, что все пропадет. Надо прежде всего довести войну до конца, а не реформами заниматься. Для этого будет время, когда прогоним немцев.

Можно не сомневаться, в каких именно выражениях Горемыкин доложил государю о дебатах в Совете министров. До отъезда в Ставку Горемыкин говорил с императрицей, он сказал ей, что происходит в Совете. Это сообщение привело ее в ярость. ("Министры хуже Думы", - писала она мужу). Поэтому неудивительно, что 1 сентября Горемыкин вернулся в Петроград с приказом царя прервать заседания Думы не позднее 3 сентября, министрам же предписывалось оставаться на своих постах без каких бы то ни было изменений. Государь сам разрешит все несогласия между ними, как только положение на фронте позволит ему этим заняться.

Когда Горемыкин сообщил министрам о приказе царя, это вызвало в Совете бурю. Посыпались уверения, что закрыть сессию Думы таким путем - значит бросить вызов общественному мнению. Кривошеин вывел, что в конфликте между Горемыкиным и кабинетом царь вынес решение в пользу Горемыкина. Но и на этом он не остановился: "Позвольте мне задать вопрос: как вы отважились действовать, когда представители исполнительной власти убеждены в необходимости других мероприятий, когда весь правительственный аппарат в ваших руках находится в состоянии оппозиции и когда события на родине и заграницей с каждым днем становятся все более угрожающими"? Горемыкин ответил, что он до конца выполнит свой долг перед государем, невзирая на оппозицию. Государь, сказал Горемыкин, обещал лично заняться всеми другими вопросами в свое время. "Но тогда будет слишком поздно! - воскликнул Сазонов. - Улицы будут залиты кровью завтра, и Россия будет ввергнута в пропасть. Разве это нужно? Это ужасно! Во всяком случае, я открыто заявляю, что я совершенно не отвечаю за ваши действия и за роспуск Думы при создавшихся обстоятельствах". Горемыкин, к которому вернулось самообладание, ответил, что никого не просит разделять с ним возложенную на него ответственность. "Дума будет распущена в назначенный срок, и никакой крови нигде не будет".

Пока что Горемыкин был прав, но заседание Совета закончилось в полной неразберихе. Сазонов выходил в каком-то ошеломлении и, покидая здание, воскликнул: "Il est fou, се vieillard." (Старик сошёл с ума.)

§ 4. Группа Кривошеина. Дума и общественные организации.

Горемыкин не был сумасшедшим. Не был он и впавшим в детство стариком. Расходясь со своими коллегами, он не скрывал, что не даст заставить себя пойти на уступки угрозой возможной революционной вспышки или под давлением того довода, что исключительные обстоя тельства, создавшиеся в связи с поражениями на фронте, требуют исключительных мер политического и конституционного характера. Он справедливо считал, что трудное военное положение давало левым возможность дискредитировать монархию и что они решили этой возможностью воспользоваться. "Совершенно очевидно, - сказал он, - что все партии, стоящие за конституционные изменения, пользуются военными поражениями, чтобы увеличить давление на правительство и ограничить власть монарха".

Поддерживавший его А.А.Хвостов высказывался еще более прямо:

Призывы, исходящие от Гучкова, левых партий Государственной Думы, от коноваловского съезда и от руководимых участниками этого съезда общественных организаций, явно рассчитаны на государственный переворот. В условиях войны такой переворот неизбежно повлечет за собой полное расстройство государственного управления и гибель отечества".19

"Коноваловский съезд", о котором упомянул А. А. Хвостов, был заседанием представителей общественных организаций и лидеров думских кадетов, которое состоялось 16 августа в Москве в доме Коновалова. Согласно докладу московской полиции, съезд избрал центральный комитет, который должен был руководить пропагандой и агитацией по всей стране в поддержку программы Прогрессивного блока. Непосредственно вслед за этим, 18 августа, московская городская Дума во главе с либерально-промышленной фракцией вынесла резолюцию, требовавшую образования "правительства доверия". Они послали эту резолюцию правительству и непосредственно царю.

О начавшемся в Москве политическом брожении сообщил на заседании Совета министров 19 августа князь Щербатов, министр внутренних дел. Совет обсуждал, какой ответ надлежит дать московской городской Думе. Отношение Горемыкина характеризовалось полным презрением к политиканству, которое он считал бестолковой суетой. Проще всего, сказал он, было бы не отвечать этим болтунам и игнорировать их, так как они вмешиваются в дела, которые их не касаются. Обсуждение обращения московской городской Думы дало повод бунтующим министрам излить свои чувства. Поливанов прямо заявил, что в резолюции не было ничего недопустимого или революционного. "Правительство, опирающееся на доверие населения, ведь это нормальный государственный порядок", - сказал он. Кривошеин тоже присоединился к Поливанову, выразив надежду, что царь в корне изменит характер русской внутренней политики.22

Ясно, что по всем спорным вопросам, которые становились предметом обсуждения, - перемена Верховного Главнокомандования, отношение к Прогрессивному блоку, ответ на верноподданническое обращение московской городской Думы и вопрос о роспуске Государственной Думы - большинство министров хотело договоренности с общественными организациями и Государственной Думой. Ввиду того, что главным препятствием был Горемыкин, они решили добиваться назначения нового премьер-министра, угрожая сообща подать в отставку, если Горемыкин останется и реакционный политический курс не изменится. Согласно Шаховскому, на пост премьер-министра большинство решило выдвинуть кандидатуру Поливанова. В печати часто упоминалось о Поливанове, Кривошеине и Григоровиче, морском министре, как о кандидатах на пост премьера. Либеральная пресса считала всех троих "людьми, пользующимися доверием общественности". По мнению министров, для достижения национального единства требовалось только договориться о программе Прогрессивного блока (которую пришлось бы слегка разбавить).

Сомнительно, чтобы Кривошеин, выдвигавший Поливанова на пост премьер-министра (20 августа он заявил в присутствии государя и своих коллег, что в военное время военный министр должен стоять во главе правительства), был вполне искренен. Он знал, что Поливанов не пользуется доверием государя из-за личных связей с Гучковым. Весьма возможно, что, дебатируя кандидатуру Поливанова, Кривошеий заботился о своей собственной кандидатуре.23