Георгий Катков - Февральская революция

Барк подтверждает, к тому же, то, что помимо его свидетельства оставалось лишь более или менее обоснованным предположением: министры, назначение которых в июне-июле так изменило состав кабинета, группировались вокруг Кривошеина. Они регулярно встречались, главным образом в доме Кривошеина, чтобы в частном порядке обсудить, какой следует держаться позиции на заседаниях Совета. Это было ядро, вокруг которого сосредоточилась будущая оппозиция переменам в Верховном Главнокомандовании. Очевидно, Кривошеий был центром этой быстро угасшей, но тем не менее важной политической интриги. По мере того, как борьба за уступки Думе заходила все дальше, энтузиазм некоторых членов кривошеинской группы падал. По крайней мере. Барк замечает, что кое-кто (Сазонов? Харитонов? Самарин?), на его вкус, уклонялся слишком далеко влево. И разве нельзя предположить, что воинственный тон московских земского и городского съездов 1915 года напугал некоторых членов кривошеинского окружения и они просто рады были прекратить кампанию и верно служить при Горемыкине, Штюрмере и при тех, кто будет после них? Барк, во всяком случае, оставался министром финансов до февральских дней 1917 года

Демарш Барка не был единственной попыткой оказать давление на государя. Министр иностранных дел Сазонов сообщает, что во время высочайшей аудиенции государя уговаривали сменить Сухомлинова. Николай II винил Родзянко, что тот торопил с отстранением Н. Маклакова, - шаг, о котором к январю 1917 года государь жалел. Очевидно, смена министров шла вне прямого давления думских кругов, хотя председатель Думы и присутствовал на некоторых заседаниях в Ставке. Но косвенное влияние могло иметь место, так как в это время Кривошеий поддерживал тесные отношения с Гучковым.4

§ 2. Перемены в Верховном Главнокомандовании.

Как только был образован новый кабинет, новый военный министр Поливанов убедился в невозможном положении правительства ввиду диктаторской позиции Ставки и особенно начальника штаба генерала Янушкевича. Положение нового военного министра было особенно щекотливым. Сухомлинов сильно скомпрометировал престиж этой должности, пока шло дело Мясоедова, и сделался марионеткой в руках Янушкевича. Теперь Поливанов пытался упрочить свой авторитет, ополчившись на начальника штаба через Совет министров. На заседаниях Совета летом 1915 года Поливанов нарисовал сокрушающую картину высокомерия и некомпетентности Ставки, самонадеянности, с которой военные власти вмешиваются в дела гражданских властей. Его поддержал министр транспорта, который больше всех страдал от самоуправства штабных офицеров.

В результате новое либерализованное правительство повело общую атаку на Ставку и в частности на Янушкевича. Все попытки сместить его (а эти попытки делались по классическим образцам русской высшей политики, включая анонимные доносы) встречали упорное сопротивление великого князя Николая Николаевича. Тогда министры подали государю мысль собрать чрезвычайный военный совет под его председательством. Они надеялись, что такой совет смягчит трения между Ставкой и правительством, подобно тому, как в июне неофициальные встречи на высшем уровне привели к либерализации Совета министров.

16 июля Поливанов приступил к систематической атаке на Ставку. Заявив, что "отечество в опасности", он сказал:

На темном фоне материального, численного и нравственного расстройства армии есть еще одно явление, которое особенно чревато последствиями и о котором больше нельзя умалчивать. В Ставке Верховного Главнокомандующего наблюдается растущая растерянность... В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана... И вместе с тем Ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы. ..Надо всем и всеми царит генерал Янушкевич. Все прочие должны быть бессловесными исполнителями объявляемых им от имени великого князя повелений... Никто из старших военачальников не ведает, куда и зачем его двигают. "Молчать и не рассуждать" -вот любимый окрик из Ставки.

Осудив Ставку, военный министр дал следующий совет кабинету министров:

Наш долг, господа, умолять государя созвать немедленно, не теряя ни минуты, чрезвычайный военный совет под его председательством.

Речь Поливанова и рефрен "отечество в опасности" произвели громовое впечатление. Даже те министры, которые через шесть недель отказались присоединиться к так называемому "бунту кабинета", были готовы немедленно просить государя созвать военный совет.

Яхонтов не смог полностью записать прения, так как был в таком возбуждении, что у него тряслись руки. Однако позже он отметил в своем тексте протокола заседания:

Всех охватило какое-то возбуждение. Шли не прения в Совете министров, а беспорядочный перекрестный разговор взволнованных, захваченных за живое русских людей. Век не забуду этого дня и переживаний. Неужели правда все пропало! Не внушает мне Поливанов доверия. У него всегда чувствуется преднамеренность, задняя мысль, за ним стоит тень Гучкова.

Как мы увидим. Яхонтов не слишком ошибался. На том же заседании опытный, дальновидный Горемыкин предупредил своих коллег, сколь опасно настаивать на некомпетентности Ставки.6 Он намекал на возможность отстранения Николая Николаевича от Верховного Главнокомандования: "Императрица Александра Федоровна считает его единственным виновником переживаемых на фронте несчастий". Когда 24 июля этот вопрос снова возник, Горемыкин еще более настойчиво повторил свое предостережение: "В Царском Селе раздражение на великого князя принимает такой характер, что последствия его могут быть опасными".

Министры не вняли предостережениям Горемыкина. Никто, очевидно, не верил, что при той тяжелой ситуации, которая сложилась на фронте, государь захочет заменить своего дядю на посту Главнокомандующего. Поэтому речь Поливанова 6 августа прозвучала для всех полной неожиданностью. Описав почти безнадежное положение фронта, Поливанов сказал:

Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще гораздо более страшное событие, которое угрожает России. Я сознательно нарушаю служебную тайну и данное мною слово до времени молчать. Я обязан предупредить правительство, что сегодня утром на докладе его величество объявил мне о принятом им решении устранить великого князя и лично вступить в верховное командование армией.

Это сообщение было выслушано с изумлением и испугом. Поливанов правильно оценил настроение своих коллег, назвав решение государя непоправимым бедствием, угрожающим стране после стольких крупных неудач этого рокового года. Непосредственной реакцией большинства членов Совета министров было попытаться найти способ заставить государя изменить свое решение.