Владимир Чачин - Король с Арбата

Говорили о том, что он не придерживается методики Наркомпроса, не уважает программу. Начинает урок по-своему.

- А мне нравится, как он учит,- это спокойный голос Пелагеи Васильевны.- Он им сразу не дает уже раз кем-то съеденное. И правильно делает.

- Простите, простите, уважаемая Пелагея Васильевна, значит, все, что уже открыто, вы предлагаете открывать заново. Так сказать, изобретать деревянный велосипед? Нуте-с!

- Вы своим детям сразу дадите велосипед?

- А почему бы и нет?

- А вот как он устроен, они будут знать? И как люди пришли к мысли о создании велосипеда, ваши дети тоже будут знать?

- А зачем им ломать головы, когда есть уже готовое? Пусть они вперед смотрят.

- Ленин не так учил.

- Нуте-с, а как учил Ленин? Лева мне гвоздь тянет:

- Давай-ка,- торопит он.

Я гвоздь рассматриваю, обратно ему в руки.

- Ну-ка, выпрями,- прошу я. А сам слушаю. Опять голос Пелагеи Васильевны:

- …пусть не точно по цитате… Но мысль такая: коммунистом может стать тот, кто обогатит свою память всем, что накопило человечество.

- Простите, я про Николая Ивановича…

- Не «про», а «о» Николае Ивановиче…

В учительской громко смеются. И снова тот же мужской голос:

- Странно, странно, дорогая Пелагея Васильевна. Может быть, у вас… как это… особые симпатии… Но, понимаете, уважаемая Пелагея Васильевна, есть на свете Нарком-прос…

Тут вдруг звонок. Вбиваю гвоздь по самую шляпку.

Сидим с Левой на батарейке. Я ему рассказал, что слышал. Он молчит, думает.

- А тебе нравится Николай Иванович?

- Очень, - говорит Лева.

- Да, его все любят.

Вот такого человека обидел Женька. Даже не обидел, а просто Женька вообразил, что он не за партой, а на троне. Сташно шевелил бровями, опирался на невидимый посох и даже па меня смотрел кровожадно, шипел:

- Убью, как сына своею. Да, пусть пополнится Третьяковская галерея.

В этот самый момент Николай Иванович попросил Женьку выйти из класса.

Вечером мы сидим у Женьки дома и рисуем мультипликационный фильм. Женька изредка нас консультирует. Он очень занят: на большом листе ватмана рисует схему действия паровой машины.

Самолет мы нарисовали. Сделали все так, как советовал Костя. Взлет по диагонали кадра из нижнего угла в верхний. Подули, подышали на тушь, осторожно заряжаем пленку, крутим.

На глазах поднимается наш самолетик и летит в верхний угол экрана.

Мы друг на дружку смотрим:

- Ура!

- Ха-ха!

- Банзай!

- Мировецки,- добавил я за Славика. Его сейчас с нами нет. Наверное, объясняет дома содержание записки: «Ваш сын удален с урока…»

Мы оглядываем друг друга. Вот это да! Оказывается, кино делается очень просто. А не все люди об этом знают! Чудаки.

Теперь и Женька осторожно макает тонкое перо в тушь,

- Сейчас нарисую один секрет. Вы только не подсматривайте,- просит он и тащится в кухню, балансируя блюдечком с тушью.

Явился хмурый Славик. Осторожно уселся на полу,

- Выдрали? - поинтересовались мы. Славик промолчал.

Вскоре Женька в темноте к аппарату пробирается, торопится.

- Вот, готово. Нарисовал. Заряжайте. Зарядили.

- Крути! Крутим,

На экран выбегают на смешных тонких ножках разные буквы. Вот они выстроились, и хором читаем:

- «Плющихфильм».

- Что это? - спрашиваем.

- Какой «Плющихфильм»?

- Непонятно? - удивляется Женька.- Это же своя киностудия. Так и назовем: «Плющихфильм». Ведь есть же «Мосфильм», «Ленфильм», а чтобы нас с ними не спутали - будем называться «Плющихфильм».

- Мировецки! - заорал Славик. Уж очень все неожиданно. Своя киностудия! Надо же! Это значит, делать свои фильмы. Самим рисовать целые картины!

- А что для этого надо? - спокойно говорит Лидочка,

- Тушь… ну еще тонкие перья,- прикидываем мы,- соскоблить эмульсию с пленки и на ней рисовать по кадри-кам…

- Ну, это все пустяки,- говорит Лидочка,- а еще что? С чего вообще начинают делать фильм?

Мы задумались. Кто же его знает, с чего начинается работа над картиной.

- Наверное, сценарий нужен,- неуверенно говорит Лева.

- Это еще что такое?

- Да, что такое? - суетится Славик. У него голова, как на подшипнике. Крутится во все стороны.- Для чего это? А?

Лева хмурится, задумывается:

- Ну, как бы вам сказать… Вот, например, мы хотим сделать фильм «День нашего двора». Так?

- Так,- киваем мы.

- Ну, с чего бы начинался этот фильм?

- Я бы начал с метлы тети Дуси,- говорит Женька.- А потом из всех труб дым пошел… Открываются двери, и люди оставляют следы на снегу от дверей до ворот. Это следы взрослых. Потом собачьи следы. Значит, Короля прогуливают. После показал бы, как в окне у Лидочки и Алешки показываются и исчезают макушки. Значит, они делают приседания. И снова следы до ворот, только уже маленькие, детские.

Мы слушаем. То, что говорит Женька, ново, интересно и необычно.

- А потом,- глубоко вдыхает Женька и задумывается,- а потом идет снег, и все следы во дворе заметает. Это значит, что сейчас взрослые на работе, а мы в школе.

- И вдруг опять детские следы,-добавляю я.- Где от ног, а где от рук. Это опоздавший Славик, спотыкаясь, торопится в школу. Следующий кадр: мама Славика свертывает и прячет на место ремень.

Ребята смеются.

- А следующий кадр,- торопится Славик,- уже вечер и на крыше сарая следы. Это Алеша подглядывает в Ларискино окно.

- Опять? - удивляется Лидочка.

- Ну, это уже исторический фильм,- поправляет Славика Лева,- а нам нужно сегодняшний день.

- А он и сегодня смотрит,- упорствует Славик.- Мы с малышами в пряталки играли, я залез за сарай и все видел.

- Неужели? - часто моргает Лидочка.

- Слушай, молекула, катись отсюда,- говорю я Славику.- Ну, давай двигайся, радость моя.

- Пойдем, Славик,- встает Лидочка,- мне тоже пора. Они уходят. Лева потирает лоб, вздыхает:

- Вот это и называется киносценарий.

После уроков мы, артисты, остались. Пелагея Васильевна слушает, как мы читаем роли. Сейчас она не за своим столиком, а сидит на первой парте в нашем кружке, сидит совсем рядом со мною и, словно мама, сердится:

- Алешка, не болтай ногами.

А я уже не Алешка, а купец Калашников. Читаю свою роль. Стараюсь погромче. Ору на весь класс:

Тетя Агаша в дверь заглянула, кивнула учительнице, успокоилась.

Пелагея Васильевна морщится:

- Ты зачем орешь?

Да ведь она же моя жена,- киваю я на Лариску.

- Но ты же ее любишь… Понимаешь, любишь. Ведь так у Лермонтова?

Эх, при чем здесь Лермонтов? Ну то Лермонтов, а то мы. Теперь свою роль читает Лариска. За ресницы глаза спрятала, руками кофточку теребит, говорит тихо-тихо: