Дава Собел - ДОЧЬ ГАЛИЛЕЯ

При крещении Галилей дал дочери имя Виржиния, в честь своей «драгоценной сестры». Но поскольку он так и не женился на матери Виржинии, то обрек девочку на безбрачие. Вскоре после того, как ей исполнилось тринадцать лет, он отослал дочь в монастырь Сан-Маттео в Арчетри, где она провела жизнь в бедности и уединении. Став монахиней, Виржиния приняла имя Мария Челесте - «Небесная», воздавая тем самым должное тому восхищению, которое ее отец питал к звездам. Даже посвятив жизнь молитвам и покаянию, она оставалась преданной дочерью Галилея, воспринимая его едва ли не как святого-покровителя. Нежная забота видна в ее письме- соболезновании, и чувство это в последующее десятилетие лишь возрастало по мере того, как отец старел и все чаще болел (тем не менее не прекращая исследований), и особенно, когда он опубликовал книгу, приведшую его на суд Святой Инквизиции.

Когда Мария Челесте пишет «мы», она подразумевает себя и сестру Ливию - странную, необычайно молчаливую вторую дочь Галилея, которая также постриглась в монахини в Сан-Маттео и стала сестрой Арканжелой. И только их брат Винченцо, младший из трех детей, родившихся от союза Галилео и Марины, особым указом великого герцога Тосканского был признан законным ребенком и отправился изучать юриспруденцию в Университет Пизы.

Таким образом, сестра Мария Челесте утешала оказавшегося в одиночестве отца: в ту пору обе дочери его пребывали в замкнутом мире обители, сын еще не стал взрослым человеком, бывшая возлюбленная умерла, а семья, в которой он сам родился, распалась: кто-то ушел из жизни, кто-то уехал в дальние края.

Галилею к тому времени исполнилось пятьдесят девять лет. Он бесстрашно отстаивал свои взгляды в одиночестве, и сестра Мария Челесте знала это из книг, которые он писал, и из писем, в которых он пересказывал ей суждения коллег и критиков, причем не только из Италии, но и из Европы, лежавшей по ту сторону Альп. Хотя ее отец начинал карьеру как профессор математики, преподавая сперва в Пизе, а затем в Падуе, все европейские философы связывали имя Галилея с наиболее поразительной серией астрономических открытий, когда-либо совершенных одним человеком.

В 1609 г., когда сестра Мария Челесте была еще ребенком и жила в Падуе, Галилей установил в саду за домом телескоп и направил его в небо. Не виданные доселе звезды проступили из темноты, обогащая известные созвездия; туманный Млечный Путь превратился в скопление множества звезд; горы и долины нарушили привычное совершенство Луны; а вокруг Юпитера в строгой последовательности двигалась свита из четырех небесных тел, представлявшая собой планетарную систему в миниатюре.

«Возношу безграничную благодарность Богу, - восклицал Галилей после этих удивительных ночей, - за то, что он был так добр и сделал меня первым свидетелем чудес, скрытых во тьме на протяжении всех прежних столетий»[1].

Вновь открытые миры изменили жизнь Галилея. В 1610 г. он получил от великого герцога пост главного математика и философа и переехал во Флоренцию, ко двору Козимо Медичи. Удостоившись столь великой чести, Галилей взял с собой обеих дочерей, которым было в тот момент десять и девять лет, но оставил младшего сына, четырехлетнего Винченцо, в Падуе, с Мариной.

Галилея прославляли как второго Колумба, первооткрывателя новых миров. Однако даже на пике славы он вызывал также враждебность и подозрения. Ведь, в отличие от знаменитого путешественника, который обнаружил далекие земли, заселенные язычниками, Галилей вступил на священную территорию. Едва лишь первый поток его открытий успел поразить европейцев, как последовала новая «волна»: ученый увидел темные пятна на сияющем лике Солнца, обнаружил, что «мать любви», как он называл планету Венера, имела циклы изменений, подобные фазам Луны.

Все эти наблюдения поддерживали непопулярную гелиоцентрическую модель Вселенной, предложенную Николаем Коперником около полувека назад, но страдавшую отсутствием доказательств. Галилей стал первым, кто нашел подтверждение теории. А столь характерный для него пламенный стиль выражения своих идей - порой полный грубого юмора, порой напоминавший застольные речи и публичные диспуты - заложил фундамент новой астрономии: наука эта вышла за пределы Латинских кварталов университетов и стала достоянием широкой общественности. В 1616 г. папа и кардинал-инквизитор высказали Галилею свое недовольство, предупредив, что он обязан прекратить наскоки на царство сверхъестественного. Движение небесных тел, утверждали они, описано в псалмах, в книге Исайи и во многих местах в Библии, и все эти вопросы были рассмотрены святыми отцами Церкви.

Галилей подчинился, прекратив все разговоры на данную тему. Целых семь лет подряд он соблюдал осторожность, направив все силы на наименее опасные исследования, такие как использование данных о спутниках Юпитера в навигации, в надежде помочь морякам с большей точностью определять долготу в открытом море. Он изучал поэзию и писал критические статьи по литературе. Модифицировав телескоп, он создал сложный микроскоп. «Я с огромным восхищением наблюдал за множеством крошечных живых существ, - сообщал ученый, - рядом с которыми блоха казалась чудовищно большой, а комары - необыкновенно прекрасными; с огромным удовлетворением я увидел, как мухи и другие насекомые могут передвигаться, прилипая к зеркалам, вниз головой»[2].

Однако вскоре после смерти сестры, последовавшей в мае 1623 г., Галилей нашел причину вернуться к своей гелиоцентрической модели Вселенной, к которой его тянуло как мотылька к огню. Тем летом на престол святого Петра в Риме взошел новый папа. Верховный понтифик Урбан VIII, будучи интеллектуалом, принес в Ватикан интерес к научным исследованиям, не характерный для его заурядных предшественников. Галилей был лично знаком с этим человеком - он показывал папе, как работает телескоп, и однажды ночью, когда во время банкета при флорентийском дворе зашел спор о движущихся по небу телах, обнаружили общность взглядов. Урбан, со своей стороны, восхищался ученым так глубоко, что даже написал в его честь стихотворение, в котором упоминались виды, открывавшиеся сквозь «стекло Галилея».

Восшествие на святой престол папы-поэта вдохновило Галилея на продолжение работы над давно запланированным трактатом, посвященным сопоставлению двух космологических теорий: гелиоцентрической и геоцентрической, которые он, по собственному его признанию, считал «двумя главными системами мира».