Дава Собел - ДОЧЬ ГАЛИЛЕЯ

Несмотря на то, что на сей счет не сохранилось никаких письменных свидетельств, почти нет сомнения, что весной 1624 г. они говорили о последствиях давнего эдикта. Многие итальянские ученые чувствовали себя связанными по рукам эдиктом 1616 г., тогда как за пределами Италии мало кто признавал действие запрета на теорию Коперника. Галилей, вероятно, знал из писем своих европейских коллег, что ни один астроном во Франции, Испании, Германии или Англии не потрудился внести в трактат «De revolutionibus» предписанные изменения, опубликованные в 1620 г. Вообще-то эдикт этот явно навредил Италии. Ходили упорные слухи - заставлявшие Урбана недовольно морщиться, - что многие немцы вернулись бы в католицизм, если бы не этот эдикт.

Прошло уже почти полгода понтификата Урбана, и он мог с гордостью сказать, что никогда не поддерживал этот эдикт, да и во время издания документа ему и в голову не могло прийти, что он станет папой. Будучи тогда кардиналом, он успешно вмешивался в ход дебатов и вместе с кардиналом Бонифацио Каэтани сумел добиться, чтобы из окончательной редакции эдикта исключили слово «ересь». Таким образом, несмотря на то что советники Святейшего Престола в своем февральском докладе 1616 г. заявляли, что идея неподвижного Солнца является «формально еретической», эдикт 5 марта назвал это учение всего лишь «ложным и противоречащим Священному Писанию».

Почему Маттео Барберини, никогда не проявлявший особого интереса к гелиоцентрической концепции Вселенной, предпринял такие действия? Разумеется, его восхищение Галилеем могло повлиять на образ мыслей кардинала. Но без сомнения, у него были и другие причины. Оба кардинала - и Барберини, и Каэтани - изучали в свое время астрономию и не входили в число богословов, поднимавших взор к небесам исключительно в молитве. Эти кардиналы, конечно, не верили в физическую реальность гелиоцентрической Вселенной, но признавали преимущества этой концепции с точки зрения размышлений о космологии. Они также ценили трактат «De revolutionibus» как своего рода математическую игру и хотели сохранить интеллектуальную свободу католических ученых - вплоть до определенного пересмотра базовых понятий. (Кардинал Каэтани, например, так горячо спорил, отстаивая книгу, что позднее именно ему поручили внести в текст поправки.)

Восемь лет, миновавших со времен издания эдикта, не изменили отношение Урбана к Копернику. Он по-прежнему не видел вреда в использовании коперниковской системы как инструмента для астрономических расчетов и предсказаний. Гелиоцентрическая система оставалась лишь гипотезой - как считал Урбан, без малейших перспектив быть доказанной в будущем. Следовательно, если Галилей хотел направлять свои научные знания и красноречие на обсуждение теории Коперника, он мог получить на это папское благословение, но при условии, что будет считать ее гипотезой, и не более того.

К моменту, когда Галилей собрался назад во Флоренцию - а это было 8 июня, - он не только заручился обещанием дать пенсион Винченцо и обустроить дела в Сан-Маттео, но и располагал личным письмом Урбана к молодому герцогу Фердинандо, в котором папа воздал хвалы его придворному философу: «С отеческой любовью обнимаем мы этого великого человека, чья слава сияет на небесах и идет по всей земле вдаль и вширь»[43].

Гравюра Оттавио Леони, представляющая Галилея в возрасте 60 лет. Британский музей, Лондон, Бриджменская искусствоведгеская библиотека

Все эти благожелательные слова и жесты тронули Галилея, убедив его, что он и вправду может подвесу итоги своих публичных размышлений о движении Земли вокруг Солнца. Однако, прежде чем браться за создание фундаментального исследования, Галилей принял решение на пробу написать нечто более короткое на ту же тему, ответив на антикоперниковский трактат, циркулировавший по Риму начиная с 1616 г. Хотя он и не был опубликован, эти никем не оспоренные комментарии монсеньора Франческо Иньоли, секретаря Конгрегации пропаганды веры, просто требовали ответной реакции - хотя бы уже потому, что они родились в споре с Галилеем.

В 1616 г., когда Галилей активно выступал в Риме в защиту идей Коперника, в один из вечеров он вел диспут с этим самым Иньоли. После этого они договорились изложить свои взгляды в письменном виде. Однако Иньоли выполнил свое обещание лишь после того, как появился эдикт 1616 г., так что спор остался незавершенным. Но даже теперь Галилей колебался, не уверенный, что стоит вступать в конфликт с человеком ранга Иньоли, выдвигавшим аргументы больше из области теологии, чем астрономии. И все же он взялся за это опасное дело, решив составить черновик ответа немедленно по возвращении в Беллосгвардо.

«Синьор Иньоли, прошло уже восемь лет, - начал Галилей, - с тех пор как в Риме я получил от Вас эссе, написанное в форме адресованного мне письма. В нем Вы пытались показать ложность гипотезы Коперника, по поводу которой тогда было много разговоров»[44].

Освежив воспоминания оппонента о минувших событиях, Галилей назвал свое молчание единственно приемлемым ответом на слабые аргументы Иньоли. Галилей мог сокрушить доводы того одним ударом - естественно, за исключением теологических аргументов, - но он просто не потрудился опровергнуть суждение Иньоли, потому что считал эти усилия пустой тратой времени и сил.

«Однако, - продолжал Галилей, - сейчас я увидел со всей очевидностью, что решительно ошибался в этом вопросе: посетив недавно Рим, чтобы выразить мое уважение Его Святейшеству папе Урбану VIII, с которым я связан старым знакомством и многими милостями, мне оказанными, я встретил твердое общее мнение, что якобы тогда промолчал, потому что меня убедили Ваши доводы... Таким образом, я почувствовал себя принужденным ответить на Ваше эссе, хотя, как видите, с серьезным опозданием и против собственной воли».

Галилей постарался проявить в этом послании весь свой такт не столько потому, что щадил чувства Иньоли - он нередко оскорблял его разнообразными способами, выявляя и высмеивая несуразности в его рассуждениях, показывая недостаток воображения своего оппонента и демонстрируя его безграничную глупость, - но в основном для того, чтобы со всей мыслимой осторожностью обойти теологические аспекты антикоперниковского трактата: «Обратите внимание, синьор Иньоли, я взялся за эту задачу единственно потому, что искренне стремлюсь показать свое уважение к доктрине, превышающей физические и астрономические дисциплины по глубине и важности».

Галилей совершенно ясно продемонстрировал, что цель его ответа - очистить собственную репутацию и показать протестантам с севера, которые несомненно прочитали трактат Иньоли, - в частности, Кеплеру, - что католики в целом гораздо больше понимают в астрономии, чем можно подумать, если судить по сочинению Иньоли.