Алексей Ручий - Ком@

Он любил его. Любил, как никого другого никогда не любил, страстно и самозабвенно. Несомненно, это была порочная связь, он знал, но ему было плевать на мнение окружающих. Что они в этом понимали? Что вообще они могли понимать с их глупыми понятиями и комплексами, которыми были набиты?

А он… он преклонялся перед ним, своим возлюбленным. Он находил в нем то, что утерял в себе; вместе они создавали целое, порознь – нет. Только с ним он не чувствовал одиночества – того, которое рождает высшую степень отчуждения, зовущуюся смертью. С ним он не мог умереть, без него – умер бы моментально.

Единственное, что тяготило его – это то, что он не знал, как к нему относится его возлюбленный. Нет, конечно, тот всегда был пылок с ним и всецело отдавался страсти, но было в нем что-то неощутимо холодное, неживое что ли. Словно он был равнодушен к тому, что он делает. Вот и сейчас…

Хотя нет, сейчас он был возбужден: его губы дрожали, он видел на них капельки слюны, его глаза горели от возбуждения. Он не стал ждать и прильнул к этим губам: они слились, их слюна смешалась, языки сплелись живым узлом.

Это длилось долго, хотя на время было плевать им обоим; секунды были лишь пылью в сравнении с их чувством, которое громадой вставало над временем и пространством. Когда их губы разомкнулись, и он отстранился, он увидел, что в глазах его любовника стоят слезы. И тотчас же почувствовал слезы в своих.

Они смотрели друг на друга и плакали, теперь он знал, что они оба любят друг друга: не только он, но и его возлюбленный… Несмотря на всю его холодность. Хотя нет, холод – от стекла, да-да это всего лишь стекло. Потому что сейчас на него смотрели два любящих глаза. С ним целовались любящие его губы. Любовь всей его жизни была перед ним. И он смотрел на него. Это было его отражение.

Залы с высокими сводами, утопающими в непроницаемой тьме, следовали один за другим, сливаясь в бесконечную цепь, умело расплетенную создателем этого мира, мира, состоящего из похожих как близнецы залов, зеркальных отражений друг друга, кривых и насмешливых, искаженных, словно бы реальность превратилась в огромный серебристый шар, крутящийся вокруг своей оси, и каждая точка его поверхности была ничем неотличима от любой другой; герой этого рассказа шел, то ускоряя, то замедляя шаг, он проходил один за другим эти залы, эти повторы, в которых он давным-давно потерялся, эти нагромождения зеркал, в барочного вида рамах, потускневшей бронзы, или же в пластиковых оправах, как в каком-нибудь современном супермаркете, зеркал неописуемо громадного количества; «Куда я иду?» - спрашивал себя герой этого рассказа. – «Зачем?», но ответов не возникало, точнее, был один, неотвратимый, как эти повторяющиеся залы с зеркалами: «Так нужно автору этого рассказа»; и вновь мелькали отражения, гигантские и маленькие, искаженные гримасами счастья и ярости, в зеркалах всплывали образы, туманные, словно в памяти дряхлого старика; они расплывались, как клочья утреннего тумана – невесомо, чуть заметно – и вновь круженье зеркального блеска настигало героя этого рассказа; автор просто плел нить, серебряную нитку из бликов и отражений, из слез и хохота реальности, которая шар, и нанизывал на нее все новые и новые залы, у героя кружилась голова от этого мельтешения повторяющихся мест; да, все это казалось игрой, жестокой игрой, в какие, бывает, играют дети, но герой этого рассказа считал по-другому, ему эта игра не нравилась, более того, она ему осточертела – и когда круженье зеркал достигло своего пика, и ослепительный свет застил глаза героя этого рассказа, его вытошнило на зеркальные плиты, которыми был выложен пол этих повторяющихся залов; «Ублюдок!» - прохрипел герой этого рассказа, обращаясь к автору этого рассказа, - «Мразь…»; слова эти мутным облаком поднялись ввысь и растворились во тьме, давая секундное, быть может, облегчение душе, которая требовала от героя остановиться, но он знал, что должен будет идти в любом случае, ведь он жил всего лишь в фантазиях совсем другого человека, а потому не имел своей собственной воли, он был вынужден подчиняться автору этого рассказа и круговерти повторяющихся зеркал; время не шло, время словно остановилось, трудно было угадать шевеление секунд в этом мире похожести, в этом холодном пространстве убийственной идентичности, да и что могло значить время – ведь оно существовало лишь для автора этого рассказа, не для героя; аркады, изогнутые, холодно-зеркальные напоминали собой строй голых и потных до блеска людей, строй, идущий непонятно куда, ведомый неведомой никому, разве что его предводителю, целью; и каждый из них был пронизан болью; «Ненавижу!» - хрипел герой этого рассказа, - «Ненавижу!», у него были для этого основания – он не мог умереть собственной смертью, просто покончить жизнь самоубийством, весь этот фантасмагорический ад мог прекратить только автор этого рассказа, но он был всего лишь эгоистичной сволочью; тогда герой этого рассказа упал на зеркальные плиты пола и увидел себя, себя в зеркале, во всех этих зеркалах – его были тысячи; какая неведомая и древняя сила жила здесь – память и фантазия, воля и слабость – все это называлось бесконечность, да, именно в этой карусели из кусков зеркала таилось то, что не имеет ни счета, ни отображения, именно бесконечность захлестнула героя этого рассказа, потому, может, даже смерть его ждала не своя; и когда он встал, он смеялся, безумный, и снова шел, ведомый чужой волей, и зеркала кружили вокруг него и заглядывали ему в лицо, пытаясь запомнить его облик, холодные стекла воровали его по частям, воровали у самого себя, и холод наступал неосязаемой громадой этих залов.

Листья, красные и желтые, словно обрывки праздничной гирлянды, были разбросаны всюду по склону холма: в потемневшей траве, в лужах грязи, в причудливых лапах огромных теней, отбрасываемых вековыми деревьями. Ветер подхватывал их и швырял в воздух, он играл с ними, как кот с мышью.

На вершине холма, окруженный деревьями, высился старинный дом. Его стены потемнели от времени, краска облупилась и смылась дождями, черные провалы окон с грязными стеклами напоминали глаза тяжелобольного человека. Он выглядел неуютным, даже пугающим, словно материализованным из детского кошмара.

Снаружи. Внутри все было с точностью до наоборот. Роскошные комнаты, обставленные дорогой мебелью, блестели чистотой и убранством. Их обстановка хоть и была старомодной, но выглядела совершенно нетронутой временем. Да так оно и было.

Времени внутри дома не существовало: Игрок-со-Временем просто стер его. Это было его достижением. По крайней мере, так ему казалось до недавнего времени. Точнее до сегодняшнего дня.