Алексей Ручий - Экзистенция

Сумерки плыли,
тушили
в лужах заката окурки,
закрывая ему глаза,
заставляли играть в жмурки;
объективно социум гаже
любой загнанной одиночки,
и свобода – не вектор даже,
а всего лишь точка
внутри плоскости мысли
или в пространстве смысла,
который как проститутка
идёт с тем, кто больше заплатит,
и никого не хватит
бороться с этим закатом,
белизной больничной палаты
наползает мир глупого счастья
и разрывает на части
тех, кто слишком рано сломался;
мир потребления —
никакой жалости!

Ростовщики гениальных идей
раздали долги
и заварили крутую кашу
из крови и оторванных ног,
обезумевший бог
войны
звёздами вместо зрачков
сверкал в оправе разбитых очков,
его тошнило
неуправляемой силой,
острым шилом
он протыкал пальцы;
танцы
валькирий
в недоношенном мире
и слизи кишок,
круженье грязных сапог
и потных тел
в разорванной темноте;
чёрные панцири танков
из-за домов
словно армада клопов
ползли и кусали улицу;
разбитые лица
целовал обезумевший ветер,
кровожадные дети
поджигали кошек —
больше
не было ничего,
бесконечное го
головоломка войны
мешала смотреть сны.

Меня прибивали к кресту,
и рыцари на мосту
смотрели
рыдали
кричали:
над кукушкиным гнездом
станешь ты большой звездой,
над кукушкиным гнездом,
над кукушкиным гнездом…

Глупый маленький победитель тишины
Спит и видит сны:
Он на трибуне, над миром
С искусностью индийского факира
Выделывает фокусы с планетой,
Сжигает еврейские гетто,
Строит концлагеря…
Заря:
Электрическое солнце зажигается,
Победитель тишины просыпается,
Привязанный к своей кровати
В звуконепроницаемой палате:
Стены, потолок и пол;
Санитар делает ему укол.

Сейсмограф ручки чертит биения
сердца
десятибалльными
толчками,
стихи как невинные жертвы
смотрят на палача
расширенными
зрачками,
в их страхе, в их кротких глазах
взрываются
бомбы
рифмы,
и кажется, что это в ветвях
танцуют
голые
нимфы,
поэзия – дионистический бред,
больная
могучая
мумия,
кричит о том, чего нет,
и то, что есть,
превращает
в безумие.

Я видел хиппи на Невском —
Он играл на губной гармошке;
Чёрный джип пересёк мне дорогу
Чёрною кошкой.
Ветер гнал грязные тучи, рвал их
Как письма в мелкие клочья;
Свет фонарей спотыкался о лужи,
Залюбовавшись девственной ночью.
Холодало. Всё больше хотелось скорчиться
Где-нибудь на теплотрассе от одиночества.
Я пришёл домой. Лёг. Прямо в ботинках,
Не раздеваясь;
Долго смотрел в потолок,
Заснуть безуспешно пытаясь —
Мне казалось, что я – шпион на вражеской
Территории
Или герой (Ахилл?) небезызвестной
Апории.
У соседей орал магнитофон и гудела
Очередная пьянка,
А мне казалось, что под окном
Маршируют танки —
Хотя, может, и танки – и вот он в траве
След от гусениц,
Что это? Реальность?
Или мне только снится?
Я проснулся чёрным жуком – всё точно по Кафке,
Спустился в метро, и был тут же расплющен в давке.
Я лежал и думал: отчего здесь,
Среди прижатых друг к другу тел,
Среди этой эротически слипшейся плоти,
Нет места любви?
Но тут кто-то снова наступил на меня.

Она не верит в любовь,
потому что считает все чувства фикцией.
Я не верю в смерть,
потому что не раз пробовал быть самоубийцей.
Она станцует последнее танго
и уедет в Мадрид или Венецию.
А я, как Марлон Брандо,
упаду на пол с пулей в сердце.

В этих стихах нет остроты —
ну и что?
что ты
сделал в бессмысленном мире
иллюзий и пустоты?
Моё поколение знает,
забившись в грязном углу
дрожащей рукой вонзает
в сожжённые вены иглу.
Короткие вспышки прихода,
как осколки разбитой мечты;
такое качество нашей свободы —
в этой реальности нет остроты.

Идём убивать птиц,
Стрелять в беззащитное небо.
Мы превратимся в убийц,
Наши души покроются пеплом.
Мы будем стрелять ввысь,
Стрелять, не жалея патронов.
Чтоб каждый знал, как хрупка его жизнь,
Чтобы чувствовал себя обречённым.
Станем всех, всех убивать,
Превратив всё вокруг себя в плаху.
И кто-то будет от боли рыдать,
А кто-то дрожать от страха.
Но потом придёт наш черёд
Умирать – и мы заплачем все вместе.
А ветер подхватит и понесёт
Нашу полную слёз песню.
Он поднимет её высоко
И, бросив, разобьёт о скалы.
Ты стрелял, ты был хорошим стрелком,
Но вот и тебя пуля достала.
И пальцы скользнут с курка,
Ты умрёшь, а душа твоя станет птицей.
Она поднимется под облака,
Но внизу будет ждать уже новый убийца.

Мы проиграли,
Заблудились в тёмном тоннеле;
В дремучем лесу,
Где мохнатые ели
Хранят свои тайны —
Это всё не случайно,
Жизнь так необычайна,
Смерть так отчаянна,
Любовь нескончаема
И ты – так необычайна…
Да, проиграли в детской игре,
Где правила так невинны,
Погрузись же в морские глубины
Сна…
Плыви как русалка,
Как ветер
Туда, где играют дети
На странном заброшенном пляже;
Смотри, не измажься
В цветах смерти, в полночной саже.
Стань их богиней
Нежным цветком летнего ливня —
Забудь с ними горечь былых поражений,
Закружись в танце кривых отражений,
В танце огня.
Кружись…
И там ты встретишь меня…

Бабочка дня вспорхнула над оранжевым горизонтом,
Словно сигнальная ракета над линией фронта.
Я нашарил рукой сигарету где-то в складках одежды —
Сломанную… и потерял надежду;
Пошёл, затаив злобу,
Вдруг под цинковой крышкой гроба —
Моего тела – зашевелилось мёртвое сердце,
И я понял, что от него никуда не деться
И нечем спасаться…
Ясно было одно: сердце требовало эксгумации.
И тогда сквозь зубастую боль я выдрал его наружу
И бросил под ноги в грязную лужу
На автобусной остановке… Люди вокруг шевелились,
Превозмогая зевоту, —
Им было плевать на сердце, их ждали дела и работа;
А оно, окровавленное, в грязи медленно билось,
Как обречённая жертва в руках Чикатило.
И я думал, что, может, и зря вырвал его из гроба…
Но тут, хрипя, к остановке подполз автобус —
И толпа хлынула сквозь сердце.