Алексей Ручий - Экзистенция

Я не умею любить и верить.
Начинать с чистого листа.
Я стою у закрытой двери,
За которой – пустота.

Дни проходят в вечном похмелье,
Я меняю жизнь на гроши.
Выступают рубцами на теле
Раны души.

Жгу, как обрывки бумаги,
Свои разрушенные мечты;
И в храм пьяной шараги
Несу их словно цветы.

Я потерян для этого мира
Или просто таким кажусь.
Но уже моя верная лира
Не летит больше на грусть.

В плену у наивных желаний,
Жизнь проносится как игра.
И плещутся в мутном стакане
Сто бессовестных грамм.

Лгать себе уже надоело,
Нет даже сил всё довести до конца.
Так и буду чёрным на белом —
Человеком без лица.

Ах, жалкий и глупый клоун
С диким гримом у лживого рта!
Может, начать всё по новой?
Но за всеми дверьми – пустота.

Так легко сделать зверем,
Человеком как будто трудней.
Я стою у закрытой двери —
Что за ней?

Лето ползёт и жиреет,
Обретая округлость шара.
В импровизационной манере
Как у Годара.

В газетах последние сводки,
В одиночестве последние сутки;
Если бы не было водки,
Я б, наверно, лишился рассудка.

Я бы бросался на стены,
Потом забрался бы в холодильник,
Превращаясь в растение,
Выросшее среди пустыни.

Я бы ронял своё семя,
Выжигая мира плаценту —
Суицидальный маленький лемминг
В шарообразности жирного лета.

Я видел тебя обнажённой:
грудей упругие волны,
и влажность стыдливого лона.

Я видел тебя бесконечной,
такой по-детски беспечной,
дымчато-млечной.

Я видел тебя Дездемоной,
когда розовато-сонной
роняла пепел с балкона.

Я видел тебя Клеопатрой
в эллипсе амфитеатра
с неизменным томиком Сартра.

Я видел тебя невозможной,
нимфеткой в змеиной коже,
богиней на брачном ложе.

Я видел тебя в лёгком танце,
в психоделическом трансе…
и твои ананасы в шампанском.

Я видел тебя нереальной
ты так и осталась за гранью
моего подсознанья.

Я видел тебя обнажённой:
грудей упругие волны
и влажность стыдливого лона.

Осень приходит внезапно,
Словно прямой в челюсть;
И по стеклу капли
Несутся как рыбы на нерест.

Осень приходит внезапно,
Как женщина, с которой расстались —
И начинает плакать
И изливать все свои печали.

Мне придётся курить и слушать,
И смотреть на дождей хороводы:
Я знаю – то наши души
Льют слёз неопровержимую воду.

Ночного фейерверка далёкие искры
Вспыхнут так ярко и погаснут так быстро,
Превратившись в пепел и отдавшись ветру,
Оставшись лишь в памяти вспышкою света.
Год усталый проводим рюмкою водки,
Перебирая прошедших месяцев чётки,
И бросив судьбы потёртые кости,
Новый год среди ночи к себе пустим в гости.
Он войдёт и сядет в углу возле ёлки,
Подарив кому пух, а кому-то иголки,
Кому горькую правду, кому сладкие сказки —
Всё растворится в бокалах с шампанским.
И взрослые будут веселиться как дети,
Забыв, что ещё на год приблизились к смерти.

Молчания больше нет —
Слова в горле ножами;
Город как лихорадочный бред
Навис надо мной этажами
Холодных угрюмых домов
С окнами цвета стали,
В которых люди, веря в любовь,
Сами ж её и распяли.
Его исступленный вид —
Слишком страшно и слишком
красиво:
А Нева вмёрзла в гранит,
И ледокол над девственной
плевой залива.
Я один, как раздавленный червь
Неуместный зимой на мёрзлом
асфальте,
Адмиралтейства игла, как
натянутый нерв, —
В сумерках напоминает распятье.
Февральский похмельный синдром
С перегаром обыденной скуки
Дышит в лицо наглым ртом,
Заставляя меня резать руки.
Я бегу – не могу, вдруг
пронзительный звон,
Безумный, безудержный, сильный…
Но не сильный как крик,
сильный как стон, —
это вечность звонит мне
на мобильный.

Выпив до дна чашу, полную яда,
Ты, может, узнаешь горькую правду
И, может, поймёшь своё предназначение,
Когда ляжет тень солнечного затмения.
И диск потускнеет, жаром опаленный,
И края окаймятся белой окалиной,
Последний луч вспыхнет светом напрасным
И в сгустившейся тьме всё станет ясно:
Ты родился как лист из липкой почки,
Став в песне судьбы короткою строчкой,
Вписав свою жизнь во времени мантру,
Поместив её между вчера и завтра…
…И лист распускается, чувствуя силу,
Забыв, что однажды всё скроет могила.
Ты рискуешь, надеясь, что всё обойдётся,
Но есть сила, пред которой меркнет и солнце.
Она решит за тебя, что ложно, что верно,
Раздавая венки из лавра и терна,
Решая кому стать земною звездою,
А кому быть в улье рабочей пчелою,
Кому подняться к вершинам, кому опуститься, —
Каждый видит своё небо Аустерлица,
И каждого ждёт своя последняя битва,
И каждый, глядя на небо, свою шепчет молитву…
…И чёрный цвет дрогнет, свет пропуская,
И брызнут лучи из-за тёмного края,
Земля будет покрыта увядшими листьями,
И глаза ослепит свет чистой истины…

Там, где море сливается с небом,
В синей дымке у самого края
Скользит над вспененным гребнем
Чайка, отбившаяся от стаи.
Ветер рвёт её хрупкие крылья,
Море тянется хищною пастью;
Чайка бьётся, ей нужно быть сильной,
Чтоб не дрогнуть и не упасть.
Обезумев, грохочут волны
И брызжут солёной слюною,
Чайка мечется белою молнией
Над разъярённой водою.
Непослушный ребёнок природы
В бушующей гибельной круговерти,
Но кто знает цену свободы —
Тот не боится смерти.
Жизнь за пару секунд в полёте,
Жизнь – какая-то малость…
И когда море её проглотит,
Чайка будет знать, что хоть попыталась.

Табачный дым как едкая щёлочь
Выедает глаза, время – полночь;
Стрелки еле дрожат на циферблате,
И бессонница ждёт у изголовья кровати.
Она как палач на эшафоте,
Готовый приступить к своей грязной работе, —
И топор занесён над больной головою,
И мысли текут, не давая покоя:
Как много прожито лет и как всё-таки мало,
Приближенье конца знаменует начало,
И хочется думать о чём-то главном и важном,
Но у правды нет глаз, и становится страшно;
И все разговоры о высших материях
Бесполезны для тех, кого нет в новых сериях
Киноленты, в которой все мы герои:
Кто собственной кухни, а кто – Древней Трои;
Жизнь как силуэт на фотоснимке,
Бессонные ночи с печалью в обнимку.
Всё скучно и глупо в выцветшем мире —
Белый шум бессонницы в чёрном эфире.
Горький вкус одиночества застыл в чашке с кофе,
Каждая ночь – как ночь на Голгофе.
Шею обвила руками любовница —
Бесчувственная ледяная бессонница,
И я её пленник в холодной кровати,
Стихи – это либидо в словесном формате.