Алексей Ручий - Экзистенция

В чехарде непутёвых дней
Март, изнуряющий, словно изжога;
И небо по вкусу как тёплый портвейн
На чердаке у Ван Гога.
О чём же поёт скрипка души
Для гулящей и ветреной нимфы?
Что скрыли бумага и карандаши,
Какие ещё никому не известные рифмы?
Возможно, что жизнь – это глоток
Зелёной воды из гнилого колодца:
Тошнотворна на вкус, она – сладкий сок
Для тех, кто бредёт под безжалостным солнцем.
Возможно, что пять минут этой весны
Гораздо больше, чем целая вечность;
И кто-то узнал, зачем снятся сны,
Нырнув в эту яркую бесконечность.
В чехарде непутевых дней
Я по рукам и ногам скручен ленью,
И в царстве безумных теней
Становлюсь самой безумною тенью.

Проклятье поэта —
игра звучных слов,
азбука Морзе четверостиший;
Короткое лето,
песни пьяных ветров,
сырая каморка под крышей.
Какая банальность —
избитый сюжет:
окурки, бумага, похмелье…
В скучной реальности,
где ничего нет,
стихов колдовское зелье.
Проклятье поэта —
замкнутый круг
от петли до ствола пистолета;
Вендетта с собой,
блажь трясущихся рук —
стихи – вот проклятье поэта.

Умереть за идею, конечно, круто —
Всё дело лишь в стоимости идей.
В похмельном угаре безумное утро
Выплёвывает на улицу мёртвых людей.
Район задохнулся в дыму от завода,
На проспекте штрих-кодом люди без лиц.
Здесь основная мера свободы —
Грамм порошка, ложка и шприц.
До боли знакомо – вены и стены —
Всех философских формул точней;
В календаре строем военнопленных
Плетутся тени бессмысленных дней.
Любой произвол всегда обоснован:
Общество знает, кто его враг.
И смерть каждому новорождённому
Ставит свой личный товарный знак.
Всё скинуто, продано за бесценок
На фондовой бирже засаленных душ;
И время уводит кукол со сцены,
Оркестр играет туш.
Умереть за идею – новые Че Гевары
Всегда найдутся по юности лет.
А вожди посчитают проценты с навара…
Моего поколения уже нет.

Мы сидели с ней и слушали
«Тёмную сторону Луны»,
Она подводила глаза красной тушью
И рассказывала мне свои сны.
Я сказал, что они интересны,
Но я, к сожаленью, не Фрейд;
Она ответила, что ей очень лестно,
Потому что она думала, что всё это бред.
Я улыбнулся: мы слишком мало
Знаем о нашей душе…
Она тоже в ответ рассмеялась:
Ничего не знаем вообще.
Потом вдруг погрустнела: здесь что-то нечисто,
Всё, вроде, понятно, не ясно одно:
В конце каждого сна – самоубийство…
Ерунда – хотел я ответить,
Но она встала и вышла в окно.

Алой тканью заката
Вечер полнеба выстелил;
Ветер играет в фанты
Опавшими листьями.
Октябрь чёрно-белым эскизом
Или весь мир в стиле ретро;
Деревья в танце стриптиза
Бросают одежду ветру.
Город вязью ломаных линий
Расплывается словно призрак;
Эта осень как фильмы Феллини
Плод неореализма.

Ты смотришь с балкона на звёзды,
Глотая холодный воздух,
И хочешь до них дотянуться,
Но звёзды в ответ смеются:
Ах, Люся, всё небо в алмазах,
И любимый диск с эйсид-джазом…
Так почему же не спится?
Ты ждёшь, наверно, волшебного принца
На белом коне из девичьей сказки;
И лицо заливает краска,
И кажется – счастье так близко,
Как этот джаз с любимого диска;
Ах, Люся, если б ты только знала,
Как порой велика эта самая малость
Между мечтой и холодной постелью,
И все принцы давно уже спят,
А завтра проснутся с похмелья,
И вряд ли кто из них вспомнит
Дорогу к твоему дому…
Но ты не хочешь этому верить
И замираешь, проходя мимо двери —
А вдруг он там и сейчас ворвётся
В квартиру как летнее солнце?
Но за дверью всё тихо, и глупые слёзы
Застилают глаза, ведь жизнь – это проза,
А не стихи, как бы хотелось…
И ты снова бежишь на балкон,
Пока в сердце есть ещё смелость
Чтобы прыгнуть. Но там опять эти звёзды —
Ах, Люся, уже слишком поздно —
И давно пора спать, глупышка,
Тебя ждёт твой плюшевый мишка,
К чёрту звёзды с их вечною фальшью,
Ты заснёшь, а они будут светить,
Как, впрочем, и раньше…

Едва просыпается, окутанный смогом,
Поминая мать и японского бога,
Ранит кожу «Джиллетом» и с сигаретой
Смотрит, как город наступает на лето,
Покрытый болезненной сыпью проспектов;
Он – Ахиллес или же Гектор:
Новый герой урбанистической Трои,
Живущий между работой и недельным запоем,
Нервный как все и привык к вечной спешке,
Конечно, не ферзь, но и не пешка,
Интеллектуал, но не богема —
Вот он герой индустриальной поэмы.
А город – его двойник и повелитель —
Плетёт смертельных сюжетов хитрые нити;
Ещё сигарета… скурил в две затяжки,
Его сосед удавился на своих же подтяжках,
Оставив миру взамен себя завещание,
Где говорилось, что смерть – его оправдание
За то, что не он был распят на Голгофе…
Впрочем, к чёрту соседа, сигарета и кофе
Ждут его, а ещё телевизор и новости —
Новейший принцип изысканной бездуховности,
Они дышат в лицо перегаром рутины,
Повествуя о жизни безликой скотины:
Святош и политиков, героев джихада —
Если им верить, мир покажется адом,
А он и не верит, ему пора на работу,
Которую он ненавидит до рвоты
И едких колик в желудке…
Хотя он менеджер – а это не шутки,
Это ступень на карьерной лестнице
(сосед был прав, что решил повеситься),
Но прочь эти мысли – бегом и в автобус,
Там люди плотным облаком словно микробы
И всем надо срочно куда-то ехать —
Они туда не хотят, что, впрочем, им не помеха,
Ведь они всё равно каждый день туда едут,
Пропадая с утра и до обеда,
А с обеда («Роллтон») до ужина (пиво и чипсы),
Не зная совсем, зачем им это нужно.
А город бьётся в безумной агонии
Кислый от самоиронии
И не понимающий шуток,
Он продал по капле рассудок
И гонит по улицам волны ярости;
Он пропадает в Сети
И строчит послания
Своей виртуальной мании,
Пробиваясь сквозь нули и единицы
До своей трёхмерной любовницы,
А она, страдая бессонницей,
Смеётся ему с электронной таблицы —
И они знакомы уже достаточно близко:
Их любовь занимает треть жёсткого диска,
И в перерывах между пасьянсами и работой
Он собирает её цифровые фото
И листает дизайнерские журналы.
Мегаполис течёт раскалённым металлом,
Извивается вырванной из земли пуповиной,
Скрипит зубами бездушной машины,
Визжит сиренами, брызжет слюною,
Словно материализованный плод паранойи,
И умирает бездомными в хосписах,
Пока он глотает пыль в клетке своего офиса,
И читает в электронном виде Маркузе
И прочих дож революционных иллюзий,
Что висят в воздухе не рождённым криком…
А его пассия с утра по бутикам
И пьёт кофе в модных кафешках —
Тоже всегда в вечной спешке,
И тоже немного за тридцать,
Ведёт жизнь на электронных страницах
И почитает как бога
Каждого посетителя своего блога.
А он – он её электронное развлечение,
Надолго ли – не имеет значения,
Их разделяет стена холодного города,
А кажется, что световые годы —
И они словно две планеты
В разных галактиках Интернета
Шлют друг другу улыбки :) =)))),
Вызывая тем самым в системе ошибки,
Что, впрочем, их мало волнует —
И их электронные поцелуи
Мерцают в глуби монитора;
И даже этот безумный город
Не может стать между ними трещиной…
Так просто: мужчина и женщина
На разных концах провода,
Накрытые тенью гигантского города,
Два невидимых одиночества
Жмут на клавиши что есть мочи
В своих опостылевших офисах
На полюсах мегаполиса —
В общем, одна из обычных историй…
И они не встретятся априори,
Ему наскучит роль виртуального ухажера,
А она выйдет за какого-нибудь коммивояжера.
Он закурит ещё сигарету
И невольно вспомнит соседа
И его приватную самоэкзекуцию;
Он найдёт, что в этом больше революции,
Чем во всех работах Маркузе,
И что его жизнь – лишь одна из иллюзий,
По сути – фикция,
Глупая, как игра жертвы с убийцей,
Где он – жертва, а убийца – город,
Бессмысленность его мотиваций и холод,
Молитва обыденной неизбежности,
Нелепость во всей своей безбрежности —
В общем, знакомое ворчание
В духе экзистенциализма
Сквозь его сознания
Пресловутую призму,
Где результат один, и не важно даже,
Как идут у тебя продажи,
И твой менеджерский рейтинг
Совсем не интересен старушке-смерти,
Ибо не влияет на происходящие события;
Словно в гипнозе он сделает эти открытия,
Похожие на прозрения Будды и Магомеда,
И тогда он поймёт соседа
И его поступок во всей эротичности…
Кажется, это называется кризисом личности.
И, откинувшись в офисном кресле,
Он подумает: а что, если…
Возможно, он перестанет читать Маркузе
И бросит работу,
Сравнивая это с государственным переворотом,
И станет одним из активистов
ДАИШ 1 1 террористическая организация, запрещенная в РФ или Гринписа
И из рядов общества будет отчислен…
Но скорей всего он отбросит прочь эти мысли,
И назавтра проснётся, окутанный смогом,
Поминая мать и японского бога,
И поранит кожу новым «Джиллетом»,
Возможно… он сам не знает ответа.