Алексей Ручий - Экзистенция

Раскрой свой секрет, я знаю:
Если время предельно, значит – беда,
А после лета всегда наступают
Лютые холода.
И сердце хочется спрятать в ладони,
Закон для каждого – вот реализм:
Можешь читать сверху вниз.

Потому что каждый слог выстрадан,
Все признанья в любви – не зря,
Ночь играет безумия искрами
В жёлтых зрачках января.
Потому что, бывает, хочется
Повернуть бесконечность на плюс,
Я знаю, у одиночества
Горький водочный вкус.
Шрам сонета в межстрочье окурков,
Слепком смысла – бутылка вина;
Играет метафорически в жмурки
В сырости неба луна.
Потому что, наверно, в реальности
Безусловно лишь здесь и сейчас,
А всё остальное – крайности
На обожжённых руинах фраз.
И не взирая на угол зрения
И безумства календаря
В моём обиходе вечным затмением
Пьяный бред января.

Глядя в окно на задворки Империи,
в сырую реальность шлюх и банкиров,
вечно пьяных рабочих,
поэтов, скопцов, сумасшедших
и прочих,
я вижу закат античного мира
и тяжёлые сумерки варварской
ночи,
леденяще катящейся веером звёзд…
как много слёз
здесь пролито,
словно всё настоящее проклято —
и это проклятие вечным затмением
сгустилось над поколением
нулевых…
а в этих окнах
пустота горит каждым бликом,
и одиночества кокон
сплёлся в горле задушенным криком;
это хроника жизни растений:
в любое из воскресений
толпа валит на площади,
червоточя шипящей очередью
в предвкушении казни,
словно ярмарка или праздник,
а я шатаюсь по барам
в сгустке ночного кошмара,
где утеряна связь
между внешним и внутренним,
и рано утром нимф
там почти не бывает,
а только старые пьяницы —
их лица
похожи на морды сатиров…
все люди как чёрные дыры
затеряны в недрах космоса;
будничные вопросы
становятся единственно важными
будто ценники на распродаже,
подменяя смысл существования
на анонимные послания
твоей электрической почты —
это почти
конец или близость развязки
как в той очень старой сказке
с запертой комнатой,
где сокрыто страшное знание…
мы не любим друг друга —
и нет оправдания
ни нам, ни этой эпохе,
когда всё хорошо и одинаково
плохо;
а на улицах фавны и трубы,
поцелуем плавятся губы,
прикасаясь к сухой коже
безглазой старухи-смерти,
я затылком чувствую ветер,
дующий прямо со звёзд…
я возвращаюсь —
вот она, эта реальность
с разбитым окном, за которым
бездна
и все слова бесполезны
свобода – забытая поп-звезда.

Как любое из противоречий,
это было случайной встречей,
вспышкой молнии, воспоминанием
где-то на грани сознания:
она случилась в начале мая,
когда я лежал, умирая,
с кровоточащей сердца раной —
то ли в похмельном бреду,
то ли всё еще пьяный
после чумного пира,
в глазах плясали сатиры,
и пустота безумного мира
примерялась к запястью бритвой…
она явилась мне, словно молитва
перед Страшным Судом,
как последняя радость
смертельно больного,
взорвав реальность
психоделическим фейерверком —
и всё остальное померкло,
став второстепенным;
а дальше —
клубок из нервов и фальши,
срывов, приступов счастья,
безрассудной шекспировской страсти
с непременным убийством в развязке…
так и вышло – и сладкая сказка
обернулась вкруг горла петлёю
в несколько слов:
нам вместе не быть с тобою…
и лилии неба завяли,
поражённые ядом печали
и чувства утихли как музыка,
больше – ни звука,
лишь в душе опустевшей ветер…
она была моей жизнью,
она ушла моей смертью.

Поцелуи дождя касаются губ,
отражение в зеркале, профиль ацтека;
весной этот город похож на труп,
оттаявший из-под снега.
Пустыми глазами прозрачных витрин
он смотрит в лица прохожих;
сквозь меня марширует будничный сплин,
оставляя узоры шрамов на коже.
Молчит телефон, и потеряна связь
этих слов, стихов, приходов, уходов…
а под окном только серость и грязь
как всегда в это время года.
Горький вкус забывшихся выцветших снов,
после которых с утра в душе пусто,
смысл жизни на сгибах тетрадных листов,
солёные капли смертельного чувства.
Слова о любви – бессмысленный фарс,
свинцовый излом горизонта…
есть только мы здесь и сейчас
и этот март как линия фронта.
В вихре дней – окурки, окно
с уходящей в туман перспективой;
я как субмарина ложусь на дно
изрытого льдами залива…

Будем знакомы: я – грустный поэт,
всю реальность себе заграбастав,
иду, курю, город смотрит мне вслед
глазами старого педераста.
Его похоть тягуча, как сладкий ликёр
с примесью желчи и яда,
а я ребёнок совсем, смешной фантазёр,
пылающий под его взглядом.
В наших играх смешались ласки и боль,
одиночества лезвии, шрамы сомнений,
и смерть, пьянящая как алкоголь,
встала точками на концах предложений.
Мир – просто игрушка в детских руках,
кукла со сломанным механизмом;
мои стихи – страсть, ярость и страх,
прошедшие сквозь сознания призму.
Всё смешалось в потоке несказанных слов,
я времени ткань разрываю, ликуя;
и проститутки из окон публичных домов
шлют мне воздушные поцелуи.
Я сыплю в ответ им букетами фраз,
что тонут в дней белом шуме, и я
выжигаю в бездне пристальных глаз
формулу собственного безумия.

Каждый день нарушая границы,
читая Лимонова, смеясь в эти лица,
играя на нервах, уходя от погони,
считая себя поэтом в законе,
мечтая о славе, проклиная славу,
над самим собой учиняя расправу,
соря деньгами, погружаясь в бездну,
понимая, что время всегда бесполезно,
веря в любовь, от любви умирая,
выпивая яд, отбиваясь от стаи,
совершая покупки, занимая наличность,
уничтожая в себе свою личность,
гуляя по нити, по тонкой грани,
ища иллюзий в гранёном стакане,
закрывая дверь, слова бросая на ветер,
вычисляя в уме дату собственной смерти,
поднимаясь на лифте, меняя любовниц,
вспоминая Толстого и Аустерлиц,
примеряя к запястью лезвие бритвы,
на крыльях валькирий уносясь с поля битвы,
с распятым Христом целуясь в губы,
минуя огонь и медные трубы,
обнимаясь на сцене с солистом панк-группы,
смотря на жизнь глазами довольного трупа,
встречая в похмелье утро за утром,
нанося на лицо слой белой пудры,
рисуя узоры, ритуальную маску,
готовясь к войне, приближаясь к развязке,
Я СТАРАЮСЬ ЗАБЫТЬ