Магомет Мамакаев - Зелимхан

Назначь время, место и укажи по совести, если она у тебя еще есть, число твоих товарищей, и я явлюсь туда с таким же числом своих людей, чтобы сразиться с тобой. Даю тебе слово русского офицера, что свято исполню предложенные тобой условия. Но если ты не выйдешь на открытый бой, я все равно тебя найду, и тогда уже пощады не жди и бейся до конца, чтобы не быть повешенным.

Докажи же, Зелимхан, — заканчивая письмо, писал Вербицкий, — что ты мужчина из доблестного чеченского племени, а не трусливая баба. Напиши мне, подполковнику Вербицкому, в город Владикавказ».

Зелимхан, когда ему прочитали письмо Вербицкого, долго раздумывал, не зная, как поступить. Он просто не верил в такую возможность свести счеты с царским подполковником, который был уже известен своими злодеяниями против горцев. И все же знаменитый абрек ответил Вербицкому и согласился на поединок, но один на один. Назначил время и место — на открытом поле около Ведено.

Пришел Зелимхан на веденское поле один, точно в назначенное время, никого там не обнаружил. Он решил, что подполковник просто обманул его, но вдруг из леса показались солдаты. Они шли цепью, с ружьями наперевес, готовые дать залп. Самого Вербицкого не было видно.

— Эх ты, негодяй, — вырвалось у Зелимхана, — а еще давал слово русского офицера!

Абрек отлично знал эту местность. Он мгновенно прилег и, скрываясь за низким кустарником, дополз до извилистого оврага, который вывел его в лес. Солдаты же долго не могли понять, куда делся горец, только что стоявший перед ними как мишень...

* * *

Войти в крепость Ведено в ночное время теперь было невозможно. Выходить за стены крепости также стало небезопасно для чиновников. Хмурые отроги гор и близкий лес грозили смертью каждому неосторожному: оттуда мог грянуть неожиданный выстрел, могли вихрем налететь абреки и, заарканив пленного, так же быстро умчаться обратно в горы. Да и в самой крепости все выглядело мирным лишь до вечерней зари. С наступлением сумерек ворота крепости наглухо запирались, а хозяева спускали цепных собак, У ворот и на башнях удваивались караулы, и долгое протяжное «слу-у-ша-ай!» всю ночь неслось со стен. Дежурный взвод солдат так и не ложился спать, готовый к боевой тревоге.

Офицеры, привыкшие к веселой и беззаботной жизни в своих имениях, тяготились скукой армейской жизни в крепости. Поэтому на самом крутом и высоком берегу реки Хулхулау на территории крепости с давних пор был разбит парк и открыт ресторан. В парке под чинарами были построены беседки и расставлены скамеечки. Скамейки стояли и у самого берега, чтобы можно было отсюда любоваться природой.

Ниже крепостной стены обрыв был утыкан железными кольями и обнесен колючей проволокой. Противоположный берег реки тоже был высок, а за ним открывался очаровательный пейзаж: альпийские луга вперемежку с лесом, увенчанные на горизонте высокими шапками гор.

Полковник Гулаев обычно выходил сюда отдохнуть. Он садился на самую крайнюю скамью и смотрел на зеркально чистые воды Хулхулау, на дальние леса и горы, над которыми ему еще предстояло укрепить свою власть...

Вот и сегодня этот вершитель судеб тысяч чеченцев, с сознанием своей власти над здешними людьми, пришел сюда. Пришел, чтобы после сытного завтрака немного погулять, прежде чем идти в душный кабинет своего управления. Он сидел на той же крайней скамье у самого берега и думал о вчерашней неудачной вылазке Вербицкого против Зелимхана.

В нескольких шагах от полковника в почтительной позе, опершись о спинку скамейки, стоял адъютант. Иной раз своими разговорами он развлекал начальника.

— Мне рассказывали, ваше высокоблагородие, что версию о гибели Зелимхана сочинила какая-то баба из Харачоя, — сказал адъютант, заметив, что Гулаев явно скучает.

Полковник пожал плечами и продолжал молча курить.

— Немало способствовали распространению слуха и беноевцы, желая похвастаться, — адъютант деликатно пытался всячески уменьшить вину Адода Элсанова, от которого ему тоже кое-что перепало.

— Да, опозорились мы с этим Зелимханом, — произнес наконец полковник, ни к кому не обращаясь. Затем, обернувшись к адъютанту, добавил: — А беноевцы мастера врать, это им недолго… — и он выпустил изо рта сине-голубую струйку дыма.

— Оказывается, когда беноевцы начали искать в лесу своего Буцуса, один из них увидел на месте боя труп человека, очень похожего на Зелимхана...

— Но как мог старшина Адод уверять нас, что видел Зелимхана мертвым собственными глазами! — перебил адъютанта полковник, возмущаясь так, словно впервые услышал об этой истории.

— Кто его знает? — пожал адъютант плечами. — Может, он просто поверил беноевцам.

— Тьфу, — сердито сплюнул Гулаев, — нашел кому верить. А скандал какой получился! До сих пор не могу объясниться с генералом по этому дурацкому случаю.

Внезапно раздался выстрел. Полковник быстро поднял голову я спросил:

— Что это? Не с нами ли играют эти шутки? — и, улыбнувшись, обернулся на выстрел.

Раздался второй выстрел, и пуля угодила полковнику в висок.

Адъютант заметался, не зная, что предпринять. Он в испуге схватил голову уже мертвого Гулаева и стал разглядывать рану. Потом опрометью бросился искать врага, хотя это было явно бесполезно.

Как потом выяснилось, Зелимхан ползком, прячась за деревья, подкрался к самому краю противоположного берега Хулхулау и выстрелил в полковника на расстоянии четырехсот шагов.

— И как тебе удалось попасть точно в висок с такого расстояния? — спрашивали абрека люди, мало верившие в такое чудо.

— Да ведь приказал же Вербицкий стрелять именно в висок, — шутил Зелимхан.

Итак, Зелимхан мог подвести черту: он сдержал все три клятвы, данные когда-то в грозненской тюрьме отцу: отобрал невесту Солтамурада и обесчестил старшину аула Махкеты, насильно выдавшего ее за своего сына, так что спесивый Говда вскоре после этого умер, не перенеся позора. Зелимхан убил сына харачоевского старшины Адода, отомстив Элсановым за кровь Бахоевых, пролитую при похищении Зезаг. Мало того, он смертью покарал полковника Дубова за все несправедливости, которые тот чинил против его семьи и близких. Правда, трусливый Чернов спасся от него бегством, но в представлении абрека для врага это был позор более страшный, чем физическое уничтожение. И, наконец, он убил Гулаева за издевательства над невинными людьми и тем самым прославился как защитник бедных и обездоленных.

И все же Зелимхан не достиг ни покоя, ни счастья, а главное — не приобрел желанной свободы. Наоборот, чем дальше, тем больше харачоевец чувствовал себя глубоко несчастным и завидовал убогим нищим, которые могли спокойно бродить по дорогам, просить милостыню. А тем, кто говорил ему, что он свободен, как вольный ветер, с горечью отвечал: «Пока нет веревки на шее...»