Олег - Вепрь

Я повесил ружье на плечо и побрел к развалинам вышки. Основание ее осталось почти не разрушенным. Прикладом я сбил висячий замок с петель на двери зернохранилища и нашарил в углу канистру. Бензин Гаврила Степанович держал в закромах на всякий случай. Вдруг партийные вельможи захотят на лоне природы развести костер, а дрова окажутся сырыми? Жалости я не испытывал. Я перелил содержимое канистры в мятое ведро, подошел к недвижному вепрю и окатил его бензином.

Спички у меня оказались Балабановской фабрики. «Берегите лес от пожара!» - такое напоминание было отпечатано на грязной этикетке. Детали отчего-то запоминаются лучше всего. Сложив ладони корабликом, я прикурил сигарету. Вепрь даже головы не повернул в мою сторону. Ко всему безучастный, он был похож на деревянного носорога, снятого с детской карусели.

- Ну что? - Я глубоко затянулся. - Будем подавать признаки жизни?

Откуда- то из самой его утробы со свистом вырвалось дыхание. Как будто он долго сдерживал его и теперь задышал часто и тяжело.

- Перед гибелью не надышишься, гад! - Я чиркнул сразу двумя спичками.

Его седая жесткая щетина вспыхнула, как факел. Запах паленого мяса ударил мне в ноздри, и я отвернулся. Вепрь-убийца, полтора века державший в страхе всю округу, так и не сойдя с места, выгорел почти до костей. Останки его дымились на почерневшем от сажи снегу.

«Пылающий кабан, - подумал я без особых эмоций. - Сальвадор Дали курит». Я не был садистом и не стал им. Просто я был опустошен. Просто я хотел быть уверен, что больше вепрь не вернется - ни зрячий, ни слепой.

Вытянув из ножен самурайский меч, я занес его над холкой испепеленного врага. Обугленное мясо осыпалось от сильного удара, и череп вепря скатился к моим калошам. Ритуалы иногда имеют свой скрытый смысл. Ритуалы надо соблюдать.

- Патроны остались? - таким вопросом встретил меня по возвращении Тимоха Ребров.

Он хозяйничал у нас на кухне, как на своей собственной. Точнее, уже закончил хозяйничать: картофельные очистки, завалившие обеденный стол, опрокинутая солонка, пустая бутыль из-под самогона и грязные следы от сапог на ковровой дорожке позволяли сделать вывод, что в доме Тимоха был один.

Бросив под вешалку мешок из-под зерна с черепом вепря внутри, я стал разоружаться.

- Ятаган тебе на что? - Тимоха, неравнодушный к оружию вообще, а к холодному в частности, сразу схватил японский меч за длинную ручку, вытянул его на треть из ножен и порезал палец.

- Бинт есть в аптечке? - Сунув палец в рот, он распахнул уцелевшей рукой буфетную дверцу.

Я сходил в гостиную за ватой. Наша с Настей постель оказалась аккуратно заправленной. Зеркало было убрано траурным платком.

- У меня патроны «пятерка», все отстрелял, - оказывая себе медицинскую помощь, поделился Тимофей. - На салют опаздываю. Нынче татарина с воинскими почестями хороним. Из нарезного жирно будет.

Я бросил ему на колени патронташ и стал умываться. Умывался я долго и тщательно.

- Рожа-то чего сажей испачкана? - Вытаскивая патроны, Тимоха упорно пытался втянуть меня в диалог.

- Картофель ел в мундире. - Вытерев лицо полотенцем, я сообразил, что молча от него не отделаться.

- Картошку чистить надо, - сделал мне замечание танкист. - Вечно вы, городские, с кожурой все рубаете. А еще мандарины вам привозят. Вы же тупые, как моя Гусеница. Ей говоришь: «Стоять!» - а она, зараза, копытами сучит. Хорошо, что не кованная.

Тимоха тут же начал расстегивать портки. Видимо, намереваясь ознакомить меня со своей производственной травмой.

- У нас во дворе все удобства, - заметил я устало.

- Кого? - не понял Тимоха. - Удобство нашел. На брюхе сплю вторую ночь.

- Ты патроны получил?

Испытывая неистребимое желание врезать Тимохе по шее, я смахнул картофельную кожуру со стола и мусорное ведро.

Теперь он понял. Они понимают, когда хотят.

- Не опаздывай! - Застегивая на ходу галифе, Тимофей устремился к выходу. - Никешу тоже нынче провожают в последний! Твои все там!

Мешок с глухим стуком упал на крышку Никешиного гроба, прежде чем Настя успела бросить на нее горсть мерзлой земли. Я пришел тихо и незаметно. Я прокрался на похороны, как вор. Я появился сзади, когда Филимон и сосед его, Чехов, уже опускали гроб в могилу на веревках.

Последнее земное пристанище деревенского дурачка было таким же непритязательным, как и он сам: без кистей, кумача с черными анархистскими бантами и обойными гвоздями, без венков с пластмассовой бакалеей и лент с надписью «Безвременно усопшему другу на вечную память». Тем более что он и не усоп. Его подло зарезали, словно кролика, по моей собственной наколке.

Рядом с могилой стояли Настя, прижимавшая к губам угол шерстяного платка и теребившая крестик на груди, Гаврила Степанович, обнимавший ее единственной рукой, однофамилец автора повести «Случай на охоте» и Филя, опиравшийся на ржавый лом, точно епископ на посох. Его мохнатая шапка валялась на грязном снегу рядом с холмиком глины, увенчанным штыковой лопатой. Видно, буйну голову Филя обнажил задолго до начала прощальной церемонии. Пришлось ему, видно, попотеть, взламывая окаменевшую почву.

- Что это? - Филимон вздрогнул, уставившись на мою бандероль, громыхнувшую о доски.

Гаврила Степанович лишь вопросительно посмотрел на меня.

- Венок. - Я не стал вдаваться в детали. - От коллектива Балабановской спичечной фабрики.

Настя все поняла. Она кинулась мне на шею и покрыла поцелуями мои небритые щеки. Она прижалась ко мне животом и зашлась таким счастливым смехом, что Чехов перекрестился. Подумал, надо полагать, что Анастасия Андреевна с горя двинулась умом.

- Ну, студент! - Обрубков криво усмехнулся, но глаза его потеплели. - Я бы с тобой в разведку не пошел. Пленных ты не берешь, я так полагаю.

- А я пошла бы! - с жаром вступилась за меня Настя. - Я бы и в контрразведку с ним пошла бы!

- Помяни черта, он и тут. - Гаврила Степанович нахмурился.

К подножию холма подкатил грузовик с бортами, обтянутыми крепом. Натужно урча двигателем, он пополз вверх по склону и заглох где-то уже на полпути. Из кузова посыпалась похоронная команда: братья - танкисты, Пугашкин с фотографом, уважавшим поминки, и даже судебный эксперт Евдокия Васильевнa, близко знавшая покойного после смерти. По ее боевому и задорному виду можно было предположить, что Семен Ребров снова пообещал натопить баню. Последним с подножки грузовика соскочил Паскевич. Он был в шинели с синими петлицами и капитанскими погонами на плечах, брюках, заправленных в боты, и касторовой шляпе с оврагом посреди тульи.

- Странная форма, - заметил Чехов, наблюдая за разгрузкой.

- Форма? - Я взял Настю под локоть. - Нет. Это содержание, друг. Это самая суть.