Олег - Вепрь

- Ты меня будешь сегодня укачивать? - Одно и то же она никогда не спрашивала дважды.

- Разве тебя еще не укачало? - Отложив в раздражении бубен, я стал раздеваться.

- Опять все напутал. - Ее голос прозвучал за моей спиной снисходительно и ласково. - Это меня должно нервировать поведение будущего отца. Так в руководстве написано. Еще меня должно мутить, но не мутит. Приливы и отливы должны чередоваться. Где они?

Я нырнул под одеяло, и морская тема на этом закончилась.

- Наверное, тебе уже нельзя, - сказал я без всякого желания, поскольку желание испытывал весьма ощутимое.

- Чепуха. - Настя через голову стянула ночную рубашку. - Поменьше надо руководства идиотские читать. Они все морально устарели. Их сочинители - старые девственницы.

- Кандидат медицинских наук Смирнов А. Б., - вспомнил я фамилию автора и ладонью провел по животу Насти.

На этом повивальная тема закрылась. Я любил ее. И потом я ее любил. И раньше. И когда нас на свете не было.

- Ты очень сильный, - пробормотала Настя, отворачиваясь к стене. - У тебя должны быть наложницы. Много наложниц. И я их всех убью.

Вскоре она уже тихо посапывала, завернувшись и одеяло, как ручейник.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, я встал с постели и надел подштанники. Бубен под зеленым плафоном лампы отливал трупным цветом. Это был его цвет. «Пора и мне отлить», - подумал я, на цыпочках пробираясь к двери.

Большая Медведица, оставив далеко позади созвездие Гончих Псов, отдыхала в ночном безоблачном небе. В сарае ворчал Хасан. Опустив глаза, я посмотрел на желтые чертежи, нашел в них некоторое сходство с грядой Курильских островов, славных своими гейзерами, и бодро взбежал на крыльцо. По пути в кабинет Обрубкова я задержался у печки. Сухие березовые поленья, подброшенные мною в ее раскаленное брюхо, затрещали, точно ореховая скорлупа в зубах щелкунчика.

- Чем могу? - От неожиданности я уронил брегет - луковицу на пол.

Брегет я безошибочно отыскал в темноте. Он всегда висел на гвоздике слева от письменного стола егеря. Но как бесшумно я ни двигался, чуткий сон бывалого разведчика я все же потревожил. Или Гаврила Степанович вовсе не спал.

- Брегет, - прохрипел я, испытывая чувство неловкости, ибо ловкость мне на этот раз изменила.

- Четверть второго, - отозвался Обрубков.

- Спасибо. - Я нащупал командирские часы и положил их на стол.

Тема времени была на этом исчерпана. Я двинул обратно на кухню.

- Брегет забыл, - напомнил из темноты Гаврила Степанович. - Но я и так тебе скажу. Это иероглифы.

- Не понял.

Я действительно не понял.

- Тебе же не луковица потребовалась, а линза на циферблате, верно? - Он включил ночник и приподнялся на подушке.

Гаврила Степанович приподнялся, а я сел на табурет. Прямо на пузырек с таблетками от больной печени егеря.

- Ну, тащи его сюда, - усмехнулся мой шеф. - Ты же не остановишься на достигнутом.

Через минуту мы вместе рассматривали внутреннюю сторону бубна. Расчленять часы с гравировкой «За доблесть, проявленную в борьбе с Колчаком» нам для этого не пришлось. В берестяной шкатулке Обрубков хранил довольно мощную лупу современного образца. Посредством искусственного увеличения красные насекомые на обечайке превратились в четыре иероглифа, плохо сохранившиеся, но вполне узнаваемые.

- Цзе ши хуань хунь, - прочитал егерь.

- Теперь все ясно. - По выражению моего лица Гавриле Степановичу не составило труда догадаться, что завтра я поеду покупать китайский словарь.

- Позаимствовать труп, чтобы вернуть душу, - продолжил он снисходительно. - Стратагема номер четырнадцать.

- Чей труп? - я настроился выяснить все до конца.

- Стратагема наведения паутины. - Подложив под спину подушку, Обрубков прислонился к стене и начал перечислять: - Поставив новую цель, возродить к жизни нечто, принадлежащее прошлому. Использовать в современной идеологической борьбе старые идеи, традиции, обычаи, литературные произведения и тому подобное. Придавать чему-либо в действительности новому ореол старины. Притаивать чужое добро, чтобы на нем основать свое могущество. Идти по трупам. Короче, стратагема возрождающегося феникса.

- А чужое зло? - спросил я, выслушав полную расшифровку фразы.

- Что? - теперь Гаврила Степанович глянул на меня с недоумением.

- Присваивать чужое зло в этой стратагеме, или как там она называется, не предусмотрено?

По обстоятельствам. - Обрубков вернул и шкатулку лупу и погасил ночник.

- Это все? - Я еще продолжал сидеть.

- Думай. - Гаврила Степанович, более не расположенный к разговору, заскрипел пружинами.

Прихватив бубен, я отправился думать. В качестве подспорья я использовал все те же домашние мифы семьи Белявских. Со всеми удобствами я устроился у печки в старом полосатом шезлонге и еще раз перечитал «Созидателя». За шезлонгом и рукописью мне вновь пришлось наведаться в гостиную.

«Допустим, крепостной шаман родом из какой-нибудь Маньчжурии знал китайскую грамоту. Допустим, он использовал стратагему, известную, может быть, еще со времен эпохи Чжоу, как заклинание или просто как эпиграф к своему рукотворному шедевру. Если расценивать ее в качестве заклинания, то ключом к разгадке вполне могла служить идея «возрождающегося феникса». То есть вепрь, уничтоженный мною согласно правилам средневековой инквизиции, способен восстать из пепла и продолжить свое хождение по трупам. Это - с точки зрения Сакана, но не моей. Череп вепря, засыпанный в могиле Никеши, не мог сам собой вернуться в лес и собрать из кремированных останков, развеянных по ветру, свою тушу. Однако Сакан, бесспорно, был незаурядной личностью, если ту же стратагему воспринимать как предсказание общего порядка. Эдакий азиатский Нострадамус. Начиная с семнадцатого года, «присвоение чужого добра» состоялось-таки в масштабах одной отдельно взятой страны. Опять же, если представить языковеда Сталина как аллегорию кабана-убийцы, то предсказание кузнеца ударно перевыполнило все нормы», - таков был ход моих мыслей, пока я не вернулся ко второму толкованию стратагемы, отметенному изначально как наименее относящемуся к делу.

Зачем- то Гаврила Степанович разложил мне все по пунктам. Но зачем? При чем тут «использование традиций, обычаев» и тем паче «литературных произведений в современной идеологической борьбе»? А ведь как раз подобное «литературное произведение» лежало у меня на коленях. «Постой-ка!» -я лихорадочно перелистал рукопись и отыскал абзац, смутивший меня еще в самое первое прочтение «Созидателя».

«Реляции мои волостному начальству ничего, кроме издевательской отписки, не вызвали. Вахмистр жандармерии Бахтин только прислал…»

Я захлопнул «Созидателя» и минут пять тупо смотрел на огонь сквозь неплотно прикрытую чугунную дверцу печки. Затем я оставил в шезлонге манускрипт и, крадучись, проник в покои Обрубкова. Там я замялся, не зная, как действовать далее.