Олег - Вепрь

- А сказку?

- Будет.

- Ладно. Пока я дорогу нарисую железную. - Он достал из ящика тумбочки, стоявшей у того же топчана, альбом и коробку с цветными карандашами.

Я же поплелся наверх.

«Силен Гаврила Степанович! - восхищался я, занятый приготовлением глазуньи на растопленной печи. - Обошел присягу! И как! Доктор Зорге против него - коновал, а не доктор! Три месяца контору Паскевича за нос водит! Вот она - школа, от тайги до Британских морей! Силен старик! Слов нет!»

Умяв яичницу, Захарка честно залез под одеяло и подпер щеку ладонью. Сказку он приготовился слушать длинную.

- Нет уж, братец, - раскусил я его гражданскую хитрость. - Ты щеку-то на подушку давай устраивай.

- Ладно, - сдался парень.

Он лег на спину и натянул одеяло до подбородка.

- Жили-были…

- Другую, - сразу перебил Захарка.

- В некотором царстве… Короче, жил один чувак по фамилии Гущин. Жил - горя не мыкал. Редактор ему нравился, темноглазый брюнет… Брюнетка, точнее. Но поехал он как-то в тридевятое государство искать приключений на свою задницу. Еще в автобусе добрая волшебница ему не советовала. Но он ведь что думал? Он думал: «Чудеса все кончились! Все драконы в ковер зашиты! А у меня миссия важная: человечество удивить плохой беллетристикой…»

- Беллетристика - это что? - сквозь дрему пробормотал Захарка.

- Это заразная болезнь. Плохая болезнь. Ты про свинку слышал?

Но Захарка уже крепко спал.

Оставив торшер зажженным, я привел замок-таймер в рабочее состояние. Мой подопечный объяснил мне простую технику закрытия тайника: «Дед Гаврила вон тот гвоздь опускает за полками». Я щелкнул тумблером. Выдержав интервал секунд в пятнадцать, бетонная стена медленно двинулась.

Я выскользнул в погреб, захватив с собой перевязанную стопку общих тетрадей. И сразу налетел на Тимофея.

- Ты откуда? - удивился он пуще моего. - А там что?! Самогон? Я - в паре!

«Скотина! - обозвал я себя, скрипнув зубами. - Крышку-то погреба не запер! Вот же бестолочь! Прав был дед Гаврила: все с тридцати пачек «Беломора» начинают!»

Впрочем, на самобичевание у меня времени практически не осталось, и я метнулся к верстаку. Увидав в моей руке тяжелый будильник, Тимоха попятился. В его расширенных зрачках мелькнул ужас.

- Только не… - это все, что он успел прошептать.

- Да, - процедил я злорадно. - Именно. Подарок из Праги.

Сраженный ударом будильника в лоб, он завалился на мешки.

- Видно, судьба твоя такая, танкист, - объяснял я, связывая обмякшего Тимофея проводом, найденным все на тех же стеллажах. - Когда-нибудь эти будильники тебя доконают. Тебе спать надо в шлемофоне.

Проверив узлы на запястьях и щиколотках незадачливого соглядатая, я для надежности еще и прикрутил его к ножке слесарного стола.

Я живым не сдамся! - приведенный в чувство полуведром холодной воды, за которым мне пришлось понять на кухню, Тимоха выпучил глаза.

- А ты мертвым сдайся, - посоветовал я, присаживаясь рядом на корточки. - Никеше, Плахину Коле сдайся, детишкам всем, сколько их на твоей гнилой совести.

Он стал затравленно озираться.

- Тем более ты ведь слышал: я пленных не беру. Весь поселок в курсе. - Вытряхнув из пачки сигарету, я раскурил ее.

- Прижигать будешь?!

- Угадай с двух раз. Тимоха заскулил.

- Дурак ты, кантемировец.

«Когда его, интересно, хватятся? - размышлял я, глядя на мокрого танкиста. - Час от силы. Тем паче, если сам Паскевич его сюда снарядил после отъезда коллег. О существовании тайника мерзавец Тимоха теперь знает. Не убивать же его, в самом деле. Убивать - так зоотехника Белявского. Иначе это никогда не закончится. Только вперед его найти надо. И не откладывая».

Окурок зашипел во влажном пустом ведре. Отодвинув мешки, я достал «Вальтер» и гранаты. ППШ оставил на месте. Обращаться с ним я все равно не умел. Рассовав обе гранаты и запасную обойму по карманам пуховика, я осмотрел пистолет.

- Не стреляй! - Тимоха дернулся и на одном дыхании отбарабанил закладную: - Степка убивал! Он сержант, как в военном билете! Я только порошок в чай сыпанул участковому! Я что, знал про яд?! Мне сказали, я и сыпанул. Не от себя! Ты бы не сыпанул за четвертак, если снотворное? Пацанов - тоже для науки! Бабы еще народят!

- Нож ты у егеря свистнул? - перебил я его излияния.

- Кого?! - Тимофей, словно черепаха, втянул голову.

Наклонившись, я выдернул штык из-за голенища его провонявшего лошадиным потом валенка. Штык был в кожаном чехле.

- Нож за нож. - Штык перекочевал во внутренний карман моего пуховика. - Твой кортик найдут между лопаток Паскевича. Коль скоро вы подставили майора…

Я осекся. Опять проклятая рифма вылезла. Танкист, чуждый поэзии, ждал продолжения. Ухо его, повернутое ко мне, шевельнулось. Он еще и ушами шевелил, мерзавец. Успех, наверное, имел в школе. Ириски у новичков на спор выигрывал. Впрочем, откуда в Пустырях было взяться новичкам?

- Сержант приказал! - Мое зловещее молчание повергло Тимофея в совсем уже панический ужас. - Говорил ему: «Дорогая вещь! Лучше хлебный взять!» Так он же, дьявол, упрямый, как моя Гусеница. «Хлебных полно! Даже у Дуськи есть! Поди доказывай после»!

- Брату передашь. - Я съездил ему по уху, и танкист завалился на бок. Подобрав на верстаке тряпку, я заткнул ему рот. Он продолжал что-то мычать. Должно быть, валил все на Семена с Паскевичем. Или - на присягу. Или - на тяжелое детство.

Вспомнив, как это делал в кинофильме польский диверсант с фамилией, похожей на марку стирального порошка, я снял пистолет с предохранителя и дослал патрон в патронник.

- Пошел на преступление, - объяснил я заморгавшему быстро-быстро Тимофею. - Когда вернусь, чтоб лежал в той же позе. У тебя яйца крепкие?

Он утвердительно мотнул подбородком. - Если изменишь позицию, все равно оторву! - Предупредив, таким образом, своего «языка», я поднялся по трапу в кухню и, не мешкая, вышел из дома.

На улице моросило. Хасан безмолвствовал. Шлепая по грязному снегу, я добрел до моста и, выполнив команду «левое плечо вперед», направился вдоль берега. Так я намерен был срезать путь. Родовое гнездо Белявских, похожее в темноте скорее уж на заброшенный скворечник, возвышалось вдали без признаков жизни. Все окна были погашены. «Скворцы весной прилетают, деревня!» - вспомнил я замечание орнитолога Семена, сделанное мастеру криминальной фотосъемки. Значит, скоро должны были прилететь.

До подножия холма я добрался более или менее проворно. Дальше сложность состояла в том, чтобы взять обледенелую высоту. Взял я оную с третьей попытки. Первая и вторая закончились моим съездом на исходный рубеж. Грязный и продрогший, я пересек знакомую аллею и взошел на крыльцо.

«Жаль, что на Паскевича лицензий не выписывают», - подумал я и сжал в кармане рукоятку «Вальтера». Встав на скользкий путь браконьерства, я уже не намерен был отступать, хотя и повторяю, что героизм всегда считал худшей стороной человеческой натуры. Но я испытывал что-то вроде тупой решимости. Мое пребывание в Пустырях превратило меня в психопата, способного на многое, и не в лучшем смысле. Трудно поверить, но так оно и обстояло.