Олег - Вепрь

- Вот! - Гаврила Степанович подошел ко мне с японским трофейным мечом, оставленным, как и «Зауэр», коллегами в его распоряжении. - Посвящаю тебя, Сергей. Этой шашкой косоглазый офицер харакири себе сделал. Самураи не сдаются. Ты - доказал.

- Мы пить будем, Степаныч, или как? - нетерпеливо пробасил Виктор.

Наполненные кружки вкупе с ломтями черного хлеба были розданы всем участникам церемонии. Через час мы уже раскладывали на три голоса песню «Ворон».

- За что тебя баба отшила? - спросил Виктор, наливая.

- Из другого класса она, - ответил я мрачно.

- Из параллельного, что ль?

- Мы щи лаптем хлебаем. - Я уронил голову на стол, куда она все равно стремилась. - А они - дочь известного академика. Не пара мы им. Они - аристократы, мы - разночинцы, понял?

- Воспрянь, Сергей, - одернул меня Обрубков. - Заливаешь.

- Кто это, разночинцы? - Шофер потряс меня за плечо, заинтригованный словом, которое, как видно, было им пропущено в ходе освоения программы средней школы.

- Мы. - Я собрал свои мысли и приосанился. - Были мы разночинцы, с руганью на устах нам довелось мочиться в самых святых местах. Стихотворение.

- Есенин, - удовлетворился Виктор в полной мере. - Жизненная штука. Ну что? Сотрем линию между городом и деревней?

- А кто против? - Я с трудом, но кружку поднял.

- Кто не с нами, тот и против, - ответствовал Гаврила Степанович.

Мы стерли позорную грань между разными категориями населенных пунктов. Потом спели песню «Гренада». Потом Виктор и Обрубков обсудили международное положение.

- Пока Остров Свободы наш, американцы пусть не трындят. - Виктор захрустел соленым огурцом. - Советские боеголовки - самые лучшие.

- У нас мирное сосуществование, - возразил егерь. - Мы - за мир. Мы их тихой сапой возьмем. Закрытой конкуренцией в космосе.

- Точно! - Виктор захрустел уже луковицей. - Как думаешь, Степаныч, на Марсе будут яблони цвести?

- Вряд ли, - усомнился Обрубков. - Жарко. Там бананы цвести будут. Но не это главное.

- А что главное? - Виктор снова разлил «нержавеющий запас» по кружкам.

- Главное, что я к родственничкам своим заехал в Москве. - Егерь придержал меня на табуретке. - Племянник мой, а твой, Сережа, друг - законченный оболтус. Матери хамит. Шалав каких-то в квартиру водит. В Морфлот его надо призвать на срочную. Там его научат поручни драить.

- На сверхсрочную, - отозвался я, засыпая. - Срочную Губенко уже в стройбате отбарабанил.

- Ну как? - выступил Виктор с предложением. - Сотрем черту между прослойкой и рабочими?

- Сотрем, - согласился я. - Но мне больше не наливать.

- Отбой! - принял волевое решение Гаврила Степанович.

Наша с Анастасией Андреевной бывшая двуспальная кровать приняла меня как родного.

Ни свет ни заря меня уже тряс за плечо лесничий Филя.

- Чего тебе? - Рот у меня был, как у сушеного леща, а в темя кто-то настойчиво стучался.

- Настя велела до станции отвезти, - виновато признался Филя.

- А ты и рад стараться. - Я встал и, задевая по дороге все предметы обстановки, поплелся на кухню к рукомойнику.

Рукомойник бездействовал. Филя, следовавший за мной по пятам, любезно наполнил его водой из ведерка. Утопив затылком клапан устройства, я занял позу водящего в чехарду и стоял так, пока волосы мои не намокли. Потом я степенно подошел к столу, наполнил кружку «нержавеющим» самогоном и залпом опорожнил ее. Молодой и здоровый мой организм, окрепший на природе, легко усвоил экологически чистый продукт Гаврилы Степановича, и мне стало легче. А как только мне стало легче, мне стало тяжелей. Но вымаливать у Насти пощаду было бессмысленно, я это знал. Она тоже, как и я, принадлежала к поколению, не умеющему прощать.

- Ты выходи, - очнулся Филя, стоявший у рукомойника с вафельным полотенцем. - Зажигание-то я не выключил.

Как он исчез, я даже не заметил. Обернув бубен, унаследованный от Паскевича, газетой «Правда», я уложил его в пустой чемодан академика. Меткое и убедительное название придумали большевики для своего основного печатного органа. «Правда». Все сомнения - прочь. Подтасовка любых данных априори исключена. Я снял с вешалки свой драный

пуховик - остальное с вечера было на мне - и окинул прощальным взглядом нашу кухню. Будить Гаврилу Степановича я не стал. Опираясь на самурайский меч, я вышел из дома.

Вскоре я уже трясся, проезжая по улице Пустырей. Мое похмелье и общее состояние дороги несли за то совместную ответственность. Все окна в «Замке» Реброва-Белявского оказались раздернутыми, что было добрым признаком. Здесь Филя совершил остановку по требованию.

В доме Алексея Петровича меня встретили как члена семьи.

- Захарка о тебе с утра спрашивает! - шумел отец, обгоняя меня на лестнице, будто резвый подросток. - Где да где! Сережу ему подайте!

- Мне бы водочки, - сознался я на верхней площадке, смущенный и оказанным приемом, и собственной просьбой.

- Ты прямо к нему, а я мигом! - верно оценив наметанным оком мое состояние, Алексей Петрович покатился куда-то вниз.

Захарка, осунувшийся и бледный, сидел на кровати.

- Сережа! - Он сбросил одеяло и, путаясь в длинной ночной рубахе, устремился мне навстречу. - А здорово мы… Нет! А здорово я проспал! До самой железной дороги!

Прежде чем он, подхваченный, повис на моей шее и обвил меня голыми ногами, я заметил на полу железную дорогу. Состав из локомотива и трех вагончиков носился по кольцевой трассе, подскакивая на рельсовых стыках.

- Шустовский! - с подносом в руках торжественно провозгласил Алексей Петрович, являясь в детскую. - От прадеда остался непочатым! В память о лучших временах купечества нашего!

Чудеса да и только! Покрытая пылью бутыль с высоким горлышком, взятая под стражу блюдцем с лимонными дольками и корзинкой очищенных грецких орехов, сразила меня сильнее, чем выздоровление паренька.

В том, что мальчик выкарабкается, я мало сомневался, но скажите мне, что где-то еще сохранился подлинный шустовский коньяк, я бы не поверил.

- Тятя, это - Сережа! - крикнул мальчик, спрыгивая на пол. - Можно саблю подержать?

Про самурайский меч под мышкой я совсем и забыл.

- А почему она тупая? - Захарка провел пальцем по ножнам.

- Затупилась в сражениях с китайским драконом, - объяснил я доступно. - Помнишь дракона у деда Гаврилы на ковре?

- Ну?

- Вот тебе и ну!

- Так дракон же не настоящий! - Захарка рассмеялся. - Он же плоский!

- Он тоже затупился в сражениях с саблей.

- Твое здоровье, Сергей! - Разлив по высоким рюмкам благородный напиток, Ребров- Белявский чокнулся со мною.

- Вы же не пьете, - напомнил я.

- Это смотря что, - отвечал он рассудительно. - И смотря с кем. И смотря по какому поводу.

Коньяк оказался превосходен. Удивительные бывают на свете коньяки. Они могут прогнать печаль и прогоняют ее. Верьте мне, люди. Я теперь в коньяках разбираюсь.