Гавриил Колесов - Внук охотника

До этой минуты он отгонял от себя страшную мысль. Он обманывал себя, что речка течет куда надо. Что вот-вот огонек костра замерцает в отдалении и через какое-то время будут слышны знакомые голоса… Сейчас, на этом холодном, остроуглом камне, мокром от вечерней росы, он заплакал. Он всхлипывал, вздрагивая плечами. Он озирался широко раскрытыми от испуга глазами. Он вслушивался в жуткую тишину, нарушаемую лишь заунывно-тихим ветром в вершинах деревьев…

В темноте кто-то шевелится. Кто-то бесформенно-огромный надвигается… Кто-то следит со спины за каждым движением, уши слышат чей-то крик и шорох крадущихся шелестящих шагов… Волосы на голове встают дыбом, по спине пробегает мелкая дрожь.

«Заблудился!.. Здесь, среди этих диких пустынных гор, кто тебя найдет? И сам кого встретишь?.. Погибнешь без еды. Попадешься в лапы медведю. Волчья стая разорвет. И косточек не оставят».

А в темноте кто-то опять надвигается. Опять эти шаги, чуть слышные, шелестящие… Холодный пот струится по спине. Дрожь колотит тело. Странно. Хочется вскочить и сломя голову бежать, бежать!

«Иди строго по маршруту…»

Не послушался наказов Владимира Лукича. Понадеялся на то, что вокруг своего села знал тайгу и бродил по ней спокойно. Поплатился за легкомыслие.

«Но зачем думать о худом? — спросил себя вдруг строго, голосом, какой бывает у Владимира Лукича, когда тот очень недоволен. — Почему сразу о гибели? И — слезы. Как у трусливой девчонки. А еще хаживал с дедом на медведя! Не зря ребята в классе головами покачивали, когда рассказывал. Не верили. А вот Владимир Лукич поверил. Вон какое задание дал. Надо думать о том, чтобы задание… Чтобы как комсомольцу себя вести. А тут — слезы!.. Задумал напрямик. Хотел выгадать. Чтобы потом похвастаться? Забыл родную якутскую пословицу: «Прежде чем рубить — отмерь, прежде чем долбить — подумай!»

Посплю до рассвета, — решил он. — Потом вернусь обратно. Найду место, где сидел на лиственнице и ел хлеб. Пойду дальше, как на бумаге нарисовано».

И, решив так, Мичил сразу почувствовал себя легко, как будто с плеч свалилась тяжелая ноша. Но тут же он вспомнил:

«Уйдут!.. Да, если до рассвета не найти наших, они уйдут. Тогда остается одно: вернуться к Владимиру Лукичу. Вернуться и… что ему сказать?.. «Я вас подвел. Я всех подвал. Пропало целых шесть дней». Может быть, из-за этих шести дней не успеем обследовать новое месторождение до последнего парохода! Если об этом узнает брат, который днем и ночью бьется с фашистами? Что он подумает? И что подумает обо мне Владимир Лукич, если к нему вернуться и сказать: «Не послушался вас. Полез на гору. Сбился с дороги. Заблудился. Вернулся ни с чем»? Нет! Нет! — сказал он себе. — Не отдыхать нужно. Не спать до рассвета. Нужно сейчас же вернуться. Поискать направление, с которого сбился, и дойти к утру до лагеря».

Не вставая, стащил со спины вещмешок. Развязал. Нашарив рукою хлеб, отломил половину, стал есть. Нет, такого вкусного хлеба еще не приходилось есть в жизни. Прямо-таки сам тает во рту. А как вкусно пахнет! Кажется, на весь лес запах от этого маленького куска.

Подобрав губами с ладони последние крошки, поднялся. Закинул за спину почти пустой мешок, взял ружье. С трудом сделал первый шаг: ноги как деревянные. Одежда, мокрая от пота, пока сидел, застыла и при первом шаге будто льдом обожгла тело. Темно, ни зги не видно. Высоко ли забрался в гору? Или совсем внизу? Только звезды на небе висят, безучастные, холодные, далекие. «Иди сюда-а!» — где-то противно кричит, как плачет, ночная птица.

Все-таки пошел, очень осторожно, как с завязанными глазами, выставив вперед руки, нащупывая ногами дорогу. Потому что он спускался, ему казалось, что он идет той самой дорогой, которая привела его сюда.

Постепенно глаза привыкли к темноте: может быть, звезды старались помочь парню и хоть немножечко, но все-таки светили. Теперь уже видел деревья, вставшие на пути.

Шел долго или не долго, но услышал вдруг журчание ручья. На четвереньках, ощупью, добрался до воды, лег на камни, припал губами к влаге, пил, пил и все никак не мог напиться. Потом, не поднимаясь, опустил в ручей руку, чтобы точно узнать, в какую сторону он течет. Помнилось, что сюда шел вверх по течению, значит, назад, к той горе, на которую взбирался, надо идти вниз.

Пошел. Часто спотыкался и падал. Иной раз, на скользком камне, ударялся очень больно. Но вставал и спешил. Очень спешил. Скоро по лицу стали хлестать мокрые от росы ветки: «Так тебе и надо! Так тебе и надо!» Значит, ручей привел в густой лес. И звезды вдруг с половины небосклона исчезли — виднелись только над головой. Гора впереди. «Наверное, та самая, с вершины которой увидел реку». И опять принялся карабкаться вверх. Сколько ни лез, сколько ни шел, но голой вершины, на которой хоть палатки ставь, хоть играй в лапту, не достиг. Ноги еле-еле идут. В голове гудит.

Вдруг за спиной затрещали сучья и раздался леденящий, с завыванием, крик. Кто-то, огромный, во все небо, падал сверху. Мичил вскрикнул и, закрыв лицо руками, повалился ничком. Страшный громкий хохот раздался над головой, прокатился эхом по ночному лесу, затих.

Лежал, уткнувшись лицом в землю, прислушивался. Никого. Тишина. Приходил понемногу в себя. «Да это же филин! Мой старый картуз, наверное, принял за зайца да и хотел его сцапать».

Вспомнились сразу разные истории, которые случались с дедом на охоте. Много этих историй дед рассказывал. Филин тоже деда сколько раз ночами пугал. Успокоили эти воспоминания. А сил дальше идти все равно уже не было. Нащупал рукой поваленное дерево, перед которым лежал. Подполз к нему, привалился спиной. Под голову положил мешок. Куртку расстегнул и натянул на лицо. Закрыл глаза… Много ли нужно усталому, выбившемуся из сил пареньку — уснул сразу же. Даже губами зачмокал во сне.

Долго ли будет спать на холодной земле, в мокрой от пота одежде, сраженный усталостью подросток? Очень скоро продрогший до костей Мичил проснулся. Тьма. Холод. Ощупью набрал хвороста, разжег костер.

Раньше не раз вместе с дедом сиживал у веселого трескучего огонька. На рожне жарилась куропатка или добрый кусок оленьего мяса. Костер дышал теплом. И то же тепло жило в дедушкиных байках о старинных охотниках, о чудесах, приключавшихся с ними. Как было хорошо! Теперь Мичил тоже на охоте. Только зверь покрупнее и поценнее, чем все, каких пришлось добыть деду. Золото!

Весной, перед тем как уходить с отрядом в тайгу, написал деду и бабушке, что на все лето берут работать в экспедицию. Поняли ли старики, что на серьезное дело ушел их внук? Если поняли, то небось за самоваром ведут долгие беседы, где да как сейчас их Мичил. Рассказывают, наверное, соседям, что внучек уже вырос, подружился с русскими и теперь далеко в верховьях больших рек, в глухих урманах ищет земные клады. Гордятся, наверное, старые внуком. А внук получил первое серьезное задание и…