Герасим Успенский - Васька путешественник

В этот момент ворота распахиваются и всё стадо, перемешавшись, потоком выливается из загона, а очутившись на просторе, расходится широким веером. Животные снова разбиваются по своим группам. Зебры вырываются вперёд, и через минуту их полосатые тела мелькают уже далеко от загона. Олени разбрелись по целине и склонили головы к траве. Канны пасутся вместе, плотным косяком. Позади, как тяжёлые корабли, медленно и степенно движутся бизоны. Пастухи разъехались в разные стороны и встали дозором по краям своего стада.

Я смотрю на эту картину и удивляюсь: разные животные, с разными повадками, из разных стран и вот… пасутся в общем стаде, друг друга не трогают, каждый знает своё место. Дикие, своенравные, а покорно слушаются двух верховых парней, как будто у тех в руках не обыкновенные ремённые плётки, а в самом деле волшебные палочки. «Поразительно!» — последнее слово я произношу вслух. Стоящий рядом Василий Дмитриевич слышит и отвечает с улыбкой:

— Да! Посмотреть есть на что. Мы-то люди привычные, а которые первый раз всё это видят, сильно удивляются.

Из степи волнами несётся терпкий запах осенней полыни. Слышится переливчатый посвист авдоток. Птицы летят к озеру попить воды. День начался. Я иду на свой участок — к птицам.

В парке эхом отдаются пронзительные женские крики. Можно разобрать только конец одного, часто повторяемого слова: «… усеньки, усеньки… усеньки!» Почему так голосит эта женщина? Уж не случилось ли чего с ней? Нет, всё в порядке. Это страусиная нянька Прасковья Гавриловна скликает к утреннему завтраку своих питомцев: «страусеньки, страусеньки!»

У опушки парка на земле стоят деревянные корыта. Возле них толпятся пепельно-серые высоконогие птицы, с длинными шеями, с какими-то нептичьими, приплюснутыми головами. Прасковья Гавриловна вытряхивает из ведра пареное зерно, распределяет его по кормушкам. Птицы хватают корм как-то с маху, целиком набивая им клюв. Это завтракают нанду — самые мелкие из страусов. Впрочем, если нанду вытянет шею вверх, то почти и сравняется ростом со средним человеком, а чтобы поднять такую птицу на руках, придётся как следует потрудиться. Здесь нанду свободно гуляют в парке. Они миролюбивы, никого не обижают, и только весной самцы становятся отчаянными драчунами. Тогда они могут наставить вам хороших синяков своими крепкими клювами. Другое дело — настоящие страусы — африканские! Эти громадины, если рассердятся, то могут и убить человека ударом могучей своей ноги. В зоопарке их держат в больших загонах, огороженных сеткой.

Мне нужно пройти к озеру, посмотреть, что там делается в птичьем царстве. Чтобы сократить путь, иду прямо через лес. Едва лишь я свернул с дорожки, как из-под ног с треском взлетел фазан и, словно золотая ракета, круто поднялся над вершинами деревьев. Он напомнил мне Кавказ, Каспийское побережье. Как хорошо, что и здесь живут эти чудесные птицы — живые цветы земли! Не так уж много времени прошло с тех пор, как в степной заповедник привезли первых фазанов с Кавказа, с Дальнего Востока. А теперь они тут на каждом шагу, то перелетают с места на место, то копошатся под деревьями или на полянках, выискивая разные семена и насекомых. По вечерам, после захода солнца весь парк оглашается фазаньими криками. Петушки, взлетая на деревья для ночлега, обязательно выкрикивают по нескольку раз: «крек-кек, крек-кек!»

Над поверхностью озера ещё держится утренняя туманная дымка, и плавающие утки кажутся крупнее, чем они есть на самом деле. Весь широкий плёс пестрит птицами. Вон медленно плывёт стайка лебедей-кликунов — белых, как снег, и величественных. Вон кружатся на месте и часто ныряют лысухи. Дальше на берегу островка сидят рыжежёлтые огари и охорашивают своё оперение. Слышится шум потревоженного воздуха, и на воду, рядом с огарями, целым роем садятся малютки чирки. Словно белый кораблик с разрисованными боками, проплывает мимо утка-пеганка. Целое стадо серых гусей отдыхает, лёжа на прибрежной дорожке. Они очень медленно и неохотно поднимаются, чтобы дать мне пройти. Вот так дикие гуси! До чего же они привыкли к человеку! Смотрю через озеро и вижу, — у его дальнего плоского берега бродят по колено в воде белорозовые птицы. Их змеиные шеи причудливо изгибаются, головы погружаются в воду. Фламинго! Ещё одна приятная встреча со старыми знакомыми!

Я сажусь на камень у воды, смотрю и думаю. Да, здесь особый мир, мир сказок наяву! И чтобы познать этот мир, нужны не дни и не месяцы, а целые годы. А чтобы описать его как следует, нужно сделать отдельную книжку, да и не маленькую.

При выходе из парка мне повстречался невысокого роста человек, в солдатских сапогах, в брезентовой куртке и с ружьём за плечами. Это бригадир птичьего отдела Иван Пименович. Он, как всегда, в отличном настроении, идёт вразвалочку и попыхивает папироской-самокруткой. Однако почему он с ружьём? Спрашиваю:

— Никак на охоту собрались?

— Какая там охота! Кошка рыжая каждое утро в парке колобродит. Вчера, об эту пору, видел, как синицу в зубах несла. Непорядок! Надо её подстеречь.

Вот оно что! Да, там, где разводят и охраняют птичек, кошка — враг! Тут я подумал об нашем Ваське: что, если он повадится ходить в зоопарк и будет там за птицами охотиться? Убьют ведь кота и… правильно сделают. Одно меня утешало, — наш домик стоит посреди посёлка, от птичьего парка далековато, — не попадёт туда Васька. Это и оправдалось. Только один раз, много времени спустя, Васька отколол-таки штучку. Как-то поздно вечером взял да и принёс к нам домой не синичку, а… молодого фазана! Как и где он его поймал, — непонятно, но фазан был живой, только слегка помятый. Фазана, разумеется, мы у Васьки отняли и отнесли в зоопарк к Ивану Пименовичу, а коту своему я устроил жестокую экзекуцию при помощи веника. Не знаю, веник ли помог или по другим причинам, но Васька больше фазанов не ловил и вообще птицами почти не интересовался.

Старые коты между собой никогда не ладят — это дело известное. При встречах они сначала стараются запугать друг друга криками. Сидят, нос к носу, и верещат на всю околицу, один другого громче и противнее. Если соперники силой равны, то такое соревнование у них может продолжаться долго. И бывает, что вот так поорут-поорут, да и разойдутся в разные стороны без драки. Но стоит одному из котов хоть чем-нибудь показать свою слабость, — чуть-чуть попятиться назад или немного сбавить голос, как другой сейчас же переходит в наступление. Вначале — пробный выпад, этак слегка, как будто невзначай, лапой по носу противника — чирк! Тот должен немедленно дать сдачи, да покрепче, иначе его дело проиграно. После такого обмена пощёчинами коты опять могут долго реветь друг на друга, не двигаясь с места. До настоящей потасовки у равносильных противников редко доходит. Другое дело — если один из них окажется слабее или трусливее, — тогда держись! Сильнейший вцепится в него передними лапами, а задними будет драть шкуру так, что только шерсть клоками полетит. Зубы тоже не остаются без работы. Сцепившиеся в драке коты барахтаются и катаются по земле единым живым клубком. В это время они уже не ревут, а бьются, в зловещей тишине, до тех пор, пока один не почувствует себя побеждённым и не вырвется из колючих объятий своего врага. У старых котов морды всегда разрисованы рубцами, а уши по краям изодраны в бахрому, а то и вовсе изуродованы — это всё следы минувших боёв.