Меир Шалев - Мой дикий сад

Кстати, плоды стиракса содержат ядовитое вещество. Когда-то рыбаки размалывали их и разбрасывали по водам озера Кинерет, чтобы травить рыбу, а один пастух, который как-то раз спустился с холмов к моему дому и попросил холодной воды, с удивлением увидел, что у меня в саду растет стиракс, и сказал мне, что я должен остерегаться этого растения, «потому что от этого дерева овцы совсем умирают, а козы только сходят с ума». Не знаю, правда ли это, но я оставил оба мои стиракса в живых. В моем хозяйстве пока не предвидится ни овец, ни коз, а сам я эти плоды не ем.

Что же касается земляничных деревьев, то они обычно растут в местах, более высоких и холодных, чем мое, и на более известковых почвах, чем у меня в саду. Я видел группы этих деревьев в разных местах Галилеи, на хребте Кармель и в горах Иерусалима, а одну из самых впечатляющих — на вершине горы Гиора, над местом впадения ручья Рефаим в ручей Сорек. Кое-где растут и одиночные земляничные деревья, тоже очень красивые, но тому, кто захочет добраться до них, придется долго расспрашивать и искать, пролагать маршрут и трудить ноги. Однако его усилия окупятся. У земляничного дерева блестящие листья, красивые цветы, красный и гладкий ствол. Оно каждый год сменяет кору и тогда выглядит, как змея, сбросившая старую кожу. Этот багровый цвет объясняет название земляничника на иврите: «катлав» от «кетель», убийство, — связанное с народным преданием о сыне, убившем своего отца.

Мой друг профессор Амоц Дафни, человек растений и книги, как-то сказал мне, что самое большое в Израиле земляничное дерево растет в поселке Айн-Кения к востоку от Рамаллы. А самый большой земляничник, который я видел сам, растет в саду ботаника Ахая Яффе в кибуце Натив-а-Ламед-Хей [6] «Путь тридцати пяти бойцов» — название сводной группы еврейской самообороны, которая в ходе Войны за независимость пыталась доставить в окруженный арабами еврейский анклав оружие и боеприпасы, но в ходе боя 16 января 1948 года была полностью уничтожена. . Оно такое широкое и высокое, что его могучим ветвям пришлось вырастить у себя снизу мощные подпорки, чтобы не сломаться под собственной тяжестью. Наверно, именно такое дерево имели в виду пророк Иеремия и автор Псалмов, когда говорили о человеке, «который надеется на Господа, и которого упование — Господь» [7] Иеремия 17:8. , и «который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных» [8] Псалом 1:1. , что будет он «как дерево, посаженное при водах, и пускающее корни свои у потока; не знает оно, когда приходит зной; и во время засухи оно не боится и не перестает приносить плод» [9] Иеремия 17:8. . И кто знает, поскольку Иеремия был пророком, может быть, он предсказал в этом описании будущее и имел в виду именно то земляничное дерево, которое 2500 лет спустя вырастет над бассейном в саду Атая Яффе в кибуце, названном в честь тридцати пяти героев Войны за независимость Израиля.

Одно из двух земляничных деревьев, которые я посадил у себя в саду, умерло через несколько недель после посадки. Его собрата, который тоже собирался умереть, мне удалось спасти, и я с гордостью сообщаю, что сам совершил этот подвиг. Поначалу я обратился к специалистам, и они сказали мне, что, как всем известно, земляничные деревья очень трудно выращивать, потому что многие из них умирают вскоре после посадки, и нужно смириться с приговором. Но я не смирился. Я стал читать и разбираться и нашел, что земляничное дерево нуждается для роста в особом грибке, который растет у него на корнях и называется микориза. Дерево и гриб живут в симбиозе: дерево доставляет грибу его пищу, а гриб помогает дереву извлекать эту пищу из почвы. Как красиво! Обычные паразиты живут на чужой счет, а эти оба помогают друг другу, причем настолько, что не могут существовать раздельно.

Я решил, что, возможно, мои земляничные деревья, купленные в рассаднике, не нашли в земле моего сада необходимые их корням грибы. Я сидел и думал и вдруг, как пишут в детских книгах с хорошим концом, у меня появилась идея. Я взял лопату, мотыгу и два ведра и поехал на Кармель, где когда-то видел целую рощу земляничных деревьев. Там я выкопал и собрал между деревьями немного земли в надежде, что в ней есть нужный мне гриб. Потом вернулся домой, осторожно и аккуратно расчистил ямку вокруг моего несчастного росточка, насыпал туда привезенную землю и полил. И на этот раз мне не понадобилось терпение, которого сад требует во многих других случаях, — за несколько недель больное дерево пришло в себя и выздоровело.

Но наши с ним мучения на этом не кончились. Дерево действительно начало расти, но не вверх, а с резким наклоном вбок. Это означало, что я недостаточно подумал и посадил его в слишком тенистом месте — вот оно и стало клониться в сторону тех немногих солнечных лучей, которым удавалось проникнуть сквозь эту тень. Я срезал несколько ветвей дуба, которые затеняли моему земляничнику солнце, подрезал немного и его самого, и вскорости он вырастил новые, на сей раз прямые ветки и с тех пор продолжал расти строго вверх. И сегодня, уже с любящими грибами на корнях и сверкающим солнцем над кроной, он с каждым годом становится все больше и краснее и когда-нибудь наверняка превратится в большое и красивое дерево.

В детстве я хотел стать зоологом. По правде говоря, я и сегодня хочу быть зоологом, и, хотя мне уже понятно, что этой мечте не суждено сбыться, я и сегодня порой возвещаю себе и другим, что в один прекрасный день все-таки пойду в зоологи. А пока я ограничиваюсь тем, что с удовольствием изучаю живность в моем саду. Тут носятся всевозможных видов крылатые существа, полным-полно насекомых, способных прыгать, скакать и летать, вроде бабочек и жуков, сверчков и муравьев, кузнечиков и богомолов, цикад и саранчи, а также великое множество разных ползающих — скорпионов, сороконожек, многоножек и пауков.

Насекомые возбуждают у меня особый интерес. Их несхожесть со мной увлекает меня. Оно будит мою мысль. И не только потому, что особенности их поведения по большей части впечатаны в них уже на стадии яйца, а не приобретены, как у нас, путем обучения и опыта. Но и те превращения, которые они претерпевают позже: от яйца к гусенице и от гусеницы к взрослому насекомому, — это нечто такое, чему нет никаких аналогов в развитии позвоночных.

Я иногда думаю: помнит ли бабочка те дни, когда она была гусеницей? Знает ли гусеница, что в один прекрасный день станет бабочкой? А этот симпатичный муравьиный лев, что порхает сейчас в воздухе передо мной, — помнит ли он, как был страшным хищником, подстерегавшим добычу в песчаной воронке? А какой период своей жизни комар любит больше всего? Ведь личинкой он плавал в воде, а став взрослым, летает в воздухе. В нашей человеческой жизни тоже есть разные этапы, но между ними нет столь резкого и полного контраста, как контраст между долгим, грубо материальным «личиночным» этапом непрерывного пожирания пищи и медленного роста и коротким «комариным» этапом стремительных полетов и любовных игр на зеленом листе. И кроме того, мы ведь растим и учим наших детей, а не просто откладываем яйца на какой-нибудь листок и исчезаем навсегда.