Владимир Козлов - Откуда есть пошла земля нарофоминская

"Он (Мерзляков) разговорился о своем одиночестве, говорил с грустью, взял мел и на открытом ломберном столике написал почти половину этой песни. Потом ему подложили перо и бумагу: он переписал написанное и кончил тут же всю песню".

Происходило все это в Жодочах, куда сам Мерзляков приезжал не столько ради общения с Вельяминовым-Зерновым, сколько из-за неразделенного чувства к его дочери Анисье Федоровне.

Песня получилась и живет. Почти двести лет. Не зря же вокруг нее время от времени возникают курьезные интерпретации, подобные той, которую рассказал в своей книге "Старая Москва" уже упоминавшийся мною Михаил Пыляев.

«В старину окрестности Москвы, — писал Пыляев, — славились своими заповедными вековыми рощами, и куда бы ни кинул свой взгляд путник — всюду встречал лесных гигантов. Один из таких вековых обитателей дубрав — это гигант вяз, воспетый А.Ф.Мерзляковым более восьмидесяти лет тому назад в известной народной песне "Среди долины ровныя, на гладкой высоте…". Только этот вяз у поэта почему-то назван дубом, — удивляется Пыляев. Но спешит оправдаться ссылкой на то, что — это предание нам передал один из почтенных московских старожилов» .

Интересные события разворачивались в Жодочах в период Отечественной войны 1812 года. К этому времени красавица Анисья Федоровна успела выйти замуж за одного из богатых московских дворян — Степана Ивановича Кологривова. Об этой фамилии кое-что рассказал Пыляев, и мы к ним еще вернемся. А летом 1812 года после нападения французов на Россию и продвижения наполеоновских войск началась активная подготовка к оборонительным действиям на подступах к Москве. Естественно, Верейский уезд не составлял исключения. По воспоминаниям дочери, Вельяминов-Зернов принял решение отослать всю семью в орловскую деревню, а сам принялся собирать отряд верейских ополченцев. По сведениям, приведенным в очерке Поспелова (по истории Вереи), в городе удалось сформировать ополченский отряд из 1402 человек. Об этом, естественно, доложили командованию русской армии. Беженцев и отряд направили в Жодочи. Позже туда прибыл откомандированный правительством офицер с целью, как писала Анисья Федоровна, "приема ратников и для отвода их в назначенное место".

Однако французы заняли не только Верею, но и деревню Жодочи. В усадебном доме Вельяминовых-Зерновых разместился зять и сподвижник Наполеона маршал Мюрат со своим штабом. Два дня Мюрат пробыл в Жодочах, и в селе все было тихо-мирно. Когда маршал уехал, "солдаты выпили все вина, хранившиеся в погребах, бесчинствовали, все били и ломали, изрубили фортепьяно и топили им камин". Усадебный дом уцелел только по счастливой случайности.

В соседних Горках усадебный дом далеких потомков Николя де Мануара — Николевых-Кругликовых оккупанты сожгли дотла.

Судя по письмам, которые удалось спасти и прочитать Юрию Бахрушину, Анисья Федоровна вместе с мужем долгие годы жила в Жодочах. Пыляев относил Кологривовых к числу богатых московских помещиков и отмечал, что в городе их проживало несколько. Он писал:

"В двадцатых годах был известен очень состоятельный помещик, чудак, театрал и собачей А.А.Кологривов. Сын екатерининского бригадира, по рассказам, он наезжал по зимам в Москву и Петербург со всем своим деревенским штатом, состоящим из доморощенных актеров, музыкантов, певчих и собак. Все эти артисты были острижены на один лад и окрашены черной краской. Когда Кологривова спрашивали, зачем он возит с собой всю эту ораву, то он отвечал:

— У меня на сцене, как я приду посмотреть, все актеры и певчие раскланиваются, и я им раскланиваюсь; к вам же придешь в театр, никто тебя не заметит и не раскланяется.

Когда же его спрашивали, зачем у него на псарне до 500 штук собак, он отвечал:

— Вы этого не поймете; как, тявкнувши, мои псы разбредутся по кустам да поднимут лай, так что твои певчие" .

О другом Кологривове, таком же чудаке и эксцентрике, упоминает в своих воспоминаниях граф Соллогуб. Кологривов был родной брат по матери известному министру духовных дел императора Александра I князю Александру Николаевичу Голицину. Кологривов хотя и дослужился до звания обер-церемонимейстера, но дурачился, как школьник.

У него была особенная страсть к уличным маскарадам; последняя доходила до того, что он наряжался нищенкой-чухонкой и мел тротуары. Завидев знакомого, он тотчас кидался к нему, требовал милостыню и в случае отказа бранился по-чухонски и даже грозил метлою. Тогда только его узнавали и начинали хохотать. Не раз случалось, что вместе с нищими он становился на паперти церкви и заводил из-за гроша с ними ссоры. Сварливую чухонку даже раз отвели на съезжую, где она сбросила свой наряд и перед ней извинились.

Не всегда, однако, шутки Кологривова оставались для него безнаказанными. Пыляев рассказал случай, имевший место в театре, где спектакли давались на французском языке. Присутствуя на одном из таких представлений, Кологривов счел, что один из зрителей, хоть и делает вид, что спектакль ему интересен, на самом деле ничего не понимает. Он пробрался к незнакомцу и спросил, знает ли тот французский язык. Последовало лаконичное "нет". Дальше состоялся следующий диалог:

— Так не угодно ли, чтоб я объяснил вам, что происходит на сцене?

— Сделайте одолжение.

Кологривов стал объяснять и понес страшную чушь. Соседи в ложах фыркали от смеха. Вдруг "незнающий" французского языка спросил по-французски:

— А теперь объясните мне, зачем вы говорите вздор?

Колгривов сконфузился:

— Я не думал, я не знал…

— Вы не знали, что я одной рукой могу поднять вас за шиворот и бросить в ложу к этим дамам, с которыми вы перемигивались?

— Извините!

— Знаете вы, кто я?! Я Лукин.

Кологривов обмер. Лукин был силач легендарный.

— Встаньте, — сказал Лукин, — идите за мной.

Они пошли к буфету, где Лукин заказал два стакана пунша. Пунш подали, и Лукин передал один стакан Кологривову.

— Пейте!

— Не могу, не пью.

— Это не мое дело. Пейте!

Пыляев описывает, как Кологривов, захлебываясь, выпил первый стакан. Лукин заказал еще по стакану. Кологривов всячески отнекивался и просил пощады. Лукин был непреклонен: пили еще и еще. На каждого пришлось по восемь стаканов. В итоге Лукин как стеклышко возвратился на свое кресло в зале, а Кологривова отвезли домой мертвецки пьяного. Кологривова любили не только как забавника, но и как человека. Ума он был блестящего, — подчеркивает Пыляев.

Если бы не страсть к шутовству, он мог бы сделать завидную карьеру. Но славы Жодочам Кологривов не прибавил. То, что создал Вельяминов-Зернов, составляло главный багаж ценностей, обнаруженных Юрием Бахрушиным в 1913–1914 годах. Еще тогда он встречал книги Вельяминовых-Зерновых в окрестных деревнях и селах. Например, в аптеке села Петровского он обратил внимание на стол, под ножку которого была подложена книга, судя по переплету, очень старая и дорогая. Бахрушин поинтересовался столь необычным использованием кладезя человеческой мудрости. Книга оказалась прижизненным изданием басен Ивана Андреевича Крылова. И не только. На ней была собственноручно сделанная дарственная надпись автора Анисье Федоровне. Бахрушин стал упрашивать фармацевтов отдать ему или продать обнаруженную книгу. На просьбу последовал сногсшибательный ответ: