Павел Мариковский - Два лика пустыни

Прошло около десяти лет, прежде чем я снова заехал в знакомое ущелье. У родничка все также было много насекомых и более всего ос. Но что меня удивило. Ни одна из них не вела себя так, как прежде, все попросту садились на воду и пассивно плыли по течению. Случай, казалось бы, малозначительный. Но он говорил о том, что прежде одна или, быть может, несколько ос стали глиссировать на воде, а им начали подражать остальные. Сейчас не нашлось ни одной осы-изобретательницы, которая бы подала пример остальным.

Я с удовольствием посидел возле родничка.

Прилетела попить воды большая муха, великан среди мух пустыни, размером с ноготь большого пальца мужчины. Посидела на мокром бережке и потом, то ли неожиданно, то ли случайно, то ли завидев сидящих на воде ос, вознамерилась сама порезвиться, села на воду и поплыла. Добралась до конца ручейка, перелетела обратно, снова проехалась, но когда ее с ходу стукнула беспокойная водомерка, будто обидевшись, поднялась и улетела.

Потом появилась большая, желтая, в черных поперечных полосках стрекоза-анакс. Полетала над ключиком и уселась на лист тростника. Когда же вблизи появилась другая, такая же большая стрекоза, сорвалась с листика, бросилась на пришелицу, да с такой яростью, что крылья зашелестели, ударяясь друг о друга. Прогнала соперницу и снова уселась на свой листик, успокоилась: мол, мой ключик, не дозволю никаким другим стрекозам здесь прохлаждаться и охотиться, не зря летела сюда за тридцать километров с далекой реки Или.

Прощаясь с родничком, я вспомнил, что куда-то исчезли красные личинки. Наверное, в тяжелые годы засухи родничок высыхал совсем и они погибли.

Ничего в природе не остается неизменным!

Лето 1968 года выдалось сухим и жарким. В конце июля несколько особенно знойных дней убили пустыню. Она совсем выгорела, замерла. Потом наступила ранняя, холодная и тоже сухая осень. В такое безотрадное время мы подъехали к северному и дикому берегу озера Балхаш. Окруженное безжизненными берегами озеро, как всегда, сверкало чистыми синими, зелеными, бирюзовыми тонами и среди царящего кругом запустения и мертвой тишины было особенно великолепным.

Выдался теплый день. Ветер затих, озеро успокоилось, стало на редкость гладким. В испарениях заструились его дальние берега, поднялись над водой, приняли причудливое очертание.

Недалеко от нашей стоянки виднелись красные обрывы. Я направился к ним с помощником. Растительность здесь также давно угасла. Кустики и травы стояли безжизненные. Нигде не было видно и насекомых, лишь изредка по берегу пролетали бабочки-желтушки. Сухая пустыня была для них непривычной, чуждой, и они очень торопились. Другой перелетный странник, быстрый в полете бражник-языкан, покрутившись на берегу и не найдя цветов, зигзагами взвился в небо и, разомчавшись, растаял в синем небе.

За два часа пути нам повстречался только один длинноногий жук-чернотелка. Он очень спешил. Да несколько прибрежных уховерток, недовольно размахивающих и грозящих своими клешнями на конце брюшка, разбежались в разные стороны из-под перевернутых камней. Берега озера, всегда такие интересные, казались безжизненными. Даже птицы исчезли. Не было видно ни чаек, ни пеликанов, ни чомг, ни куличков.

В этом месте озеро особенно красивое: высокие красные берега, отложения озер, существовавших более двадцати миллионов лет назад, гармонично и нежно сочетались с лазурью воды. У самого берега волны взмутили красную глину и вода стала нежно-розовой. Тростники, тронутые холодными утренниками осени, полыхали золотом.

Мы ложимся на землю и начинаем копаться под кустиками. Может быть, под ними увидим что-либо интересное. Вдали от кромки берега в пустыне наши поиски ничего не дают. Но у берега на галечниковых валах, издавна намытых волнами, под редкими кустиками черной полыни есть хотя и небольшое, но довольно разнообразное общество крошечных обитателей пустыни.

В одном месте галечниковый вал занят колонией самых маленьких, не более одного миллиметра длиной, муравьев-пигмеев. Их семьи расположились под каждым кустиком у самого корня. Около двухсот таких семейных убежищ, связанных друг с другом, составляют настоящее муравьиное государство. Кое-где, преодолевая нагромождения камней и валы выброшенного на берег тростника, между муравейниками ползают крошки муравьи-связные. В этом глухом уголке пустыни колония живет своей особенной и таинственной жизнью и муравьи-пигмеи даже в тяжелую пору находят для себя пропитание: много ли им надо!

Осторожно переворачивая ножом мусор, я неожиданно замечаю плавно скользящее по камешку крошечное существо с ярко-белым отростком на кончике тела. Эксгаустер помогает поймать незнакомку. В стеклянной ловушке на нее можно взглянуть внимательней. А под лупой я вижу совершенно необыкновенную многоножку, светлую, с черными точечками глаз, небольшими усиками, всю покрытую многочисленными ветвящимися шипами. Яркое белое пятнышко на конце тела — отросток, сложенный из пучков жестких и прилегающих плотно друг к другу волосков.

Никогда в жизни не видал такой забавной многоножки, не встречал ее описания или рисунка в книжках. Находка поднимает настроение, и серая безжизненная пустыня уже не кажется мертвой и неприветливой.

Но как трудно искать загадочную малютку! Сколько кустиков полыни, курчавки, кермека, боялыча отогнуто в сторону, а под ними не видно ни одной. Наконец, какое счастье: одна за другой попадаются еще две. Теперь в стеклянном резервуаре эксгаустера разгуливают не спеша уже три пленницы во всем великолепии многочисленных шипов и отростков.

— Илюша! — говорю я своему помощнику. — Садитесь спиной к ветру и осторожно пересадите многоножек в пробирку со спиртом.

Но Илья что-то не в меру рассеян, поглядывает на небо, на озеро, на пустыню.

— Что стало с солнцем? — спрашивает он. — Мгла какая-то нашла, что ли?

И действительно, как я, увлекшись поисками, сразу не заметил: небо ясное, чуть розовое, солнце клонится к горизонту, будто померкло, не греют его лучи и озеро потемнело у горизонта, стало густо-синим, ржаво-коричневым у берегов.

— Странное творится с солнцем! — твердит Илья. — Пыльная буря поднялась на западе, что ли?

Необычное освещение неожиданно порождает неясное чувство беспокойства. Но надо заниматься поисками, и я, засунув голову под очередной куст, напрягаю зрение, пока не слышу возгласа моего помощника:

— Вот чертовщина! Сдул ветер многоножек!

Случилось то, что я больше всего опасался…

Солнце же еще больше потемнело. Странные тени побежали по земле. Озеро стало зловеще фиолетовым, с белыми, будто снежными барашками. Заснять бы на цветную пленку неожиданную игру цветов простора, но экспонометр показывает очень малую освещенность.