Павел Мариковский - Два лика пустыни

Приходится человеку и его домашним животным расплачиваться за родство с грызунами!

Сегодня хорошо, на небе облака и можно отдохнуть от жары. Вокруг же голая пустыня, солончаки, да слева ярко-желтые с белыми и красными прожилками обрывы. Еще в мареве колеблющегося воздуха маячит что-то темное: кибитка, курган или дерево.

На пухлый солончак налетел вихрь, закрутил столбик белой пыли, свил ее веревочкой, помчался дальше, наскочил на ложбинку с сухим перекати-полем, расшвырял его во все стороны. Следом пошел куролесить второй вихрь, поднял и закружил хороводом в воздухе сухие растения все выше и выше, совсем высоко, метров на триста или больше.

Я загляделся на необычное зрелище и не заметил, как ко мне подъехал на коне всадник. Вдали шла отара овец.

— Что делаешь? — спросил он меня без обиняков.

— Да вот смотрю, как ветер гонит перекати-поле.

— Чем занимаешься? — повторил он вопрос.

— Всем понемногу. Растения смотрю, птиц, зверей.

Старик хитро прищурил глаза.

— Вон видишь? — показал он кнутом на темный предмет на горизонте. — Посмотри обязательно. Там звонкое дерево.

И больше ничего не сказал. Поскакал за отарой. Забавный старик, такой неразговорчивый.

И я шагаю по жаре под ослепительным солнцем и щурю глаза из-за белого солончака. Темное пятно не так уж далеко, все ближе, больше, уже не колышется, и вскоре я вижу перед собою дерево пустыни — одинокий разнолистный тополь-каратурангу. Как он здесь оказался, один в пустыне?

На дереве — гнездо из груды сучьев. С него слетают два пустынных ворона и, тревожно покрикивая, кружат в небе в отдалении: боятся меня.

Я люблю эту редкую птицу. Она мне кажется особенной, по-особенному мудрой. Люблю за привязанность ее к самым диким и малодоступным местам пустыни, за то, что пары так преданы друг другу, всегда вместе, неразлучны. А больше всего люблю за музыкальный нрав. Весной в брачную пору вороны выписывают в воздухе замысловатые фигуры пилотажа, переговариваются флейтовыми голосами, кричат, каркают, позванивают по-особенному. Сколько у них этих звуковых сигналов, и каждое, наверное, вороново слово своего, особенного значения.

Уж не из-за воронов ли назвал старик дерево звонким?

Вокруг дерева земля истоптана, валяется верблюжий помет, почти вся кора стерта, ствол выглажен, отполирован. Видимо, верблюды любят о него чесать свое тело, измученное клещами и болячками. Где им еще заниматься этим в пустыне?

Дерево действительно звенит тонким многоголосым писком. Он несется откуда-то сверху, потом раздается почти рядом, над головой.

Это старик виноват, внушил мне про звонкое дерево. Вот и почудился звон странным. А это самый обыкновенный рой крошечных ветвистоусых комариков. Они держатся компанией, то упадут вниз, то поднимутся кверху или взметнутся в сторону резко и неожиданно. Быть может, одинокое дерево издавна служит местом встречи этих крохотных насекомых. Оно видно издалека в голой пустыне, найти его нетрудно. Комарики толкутся возле него с подветренной стороны, напевая свою несложную, но звонкую песенку.

Потом прилетает большая синяя пчела-ксилокопа. Она что-то ищет, грозно гудит, будто негодующе разговаривает с кем-то басом, пока наконец не находит в древесине свою щелочку с гнездом. Их здесь не одна, а несколько, этих свирепых на вид ксилокоп. Может быть, из-за них тоже старик назвал дерево звонким?

Над стволом дерева основательно поработал дятел, выдолбил два аккуратных летка. Дерево внутри совсем пустое, и если по нему постучать палкой, раздается глухой звук барабана.

Я заглядываю в один из летков, в тот, что пониже, но ничего не вижу в темноте. Опускаю в него былинку и слышу тонкий дружный писк птенчиков. Наверное, его, дятла, семейство.

Вихрь не угомонился. Примчался сюда за мной к дереву. Теперь не миновать беды ветвистоусым комарикам, до единого размечет по пустыне. От ветра дерево зашумело ветвями, потом тонко загудело и заныло. Неужели это второе дупло, что повыше, так гудит? С комариками же ничего не случилось. Где-то благополучно переждали. Улетел вихрь, и они как ни в чем не бывало снова затеяли свою тонкую песенку крыльев.

Прошло много времени. Пора расставаться с деревом, и хочется побыть возле него. Сколько у него сожителей: и верблюды, и вороны, и комарики, и ксилокопы, даже дятел и, наверное, еще кто-нибудь. Здесь так интересно, чувствуется биение жизни.

Но пора пожалеть воронов и дятла. Им, наверное, давно пора кормить своих птенцов или высиживать яички, они страдают, тревожатся. Лучше возвратиться на бивак, а прийти еще раз вечером, сфотографировать лампой-вспышкой ветвистоусых комариков.

Что же творилось возле дерева вечером! Воздух звенел от величайшего множества солончаковых сверчков, хор их неистовствовал так громко и безудержно, что казалось, в пустом стволе дерева отдавалось глухое эхо.

Вышагивая в темноте по едва заметной тропинке, я вспоминал старика. Что он имел в виду, посоветовав поглядеть на дерево? Ну, как бы там ни было, дерево действительно оказалось звонкое!

Горы Каратау остались позади. Впереди ровная, как стол, бесконечная сухая пустыня, истощенная засухой и горячим солнцем. Всюду по горизонту пылают обманчивые миражи. Я поглядываю на термометр, прикрепленный к лобовому стеклу машины. Столбик ртути медленно ползет кверху. Было тридцать шесть, стало сорок два градуса. Горячий воздух врывается в кабину.

Миновали селение Байкадам, за ним маленький аул Кызылкум. Еще немного пути, и дорога перерезается арыком с кристально чистой водой. Она бежит с гор в сухую низину и будто весточка далекого мира. Еще несколько километров пути, и вдруг слева показывается озеро в красных берегах.

Озеро это или мираж? Будто озеро!

Все устали. Все равно едем к миражу или к озеру. Но вот перед нами заросли зеленого тростника, солянок и спокойное зеркало соленой густо-синей воды, отражающей ослепительное солнце.

Скорее в воду!

После купания мы усаживаемся в тени машины. Теперь не страшна жара и страдания наши миновали.

А пустыня продолжает полыхать миражами, мертвая и страшная.

Есть ли что-либо живое на берегах озера? Что-то есть живое! Вот крошечное существо мчится по светлой земле. Я узнаю чудо пустыни — черного муравья-бегунка. Он не боится жары, носится по раскаленной земле от кустика к кустику, от тени к тени. Один бегунок побольше размерами, не останавливаясь, мчится прямо к озеру. Видимо, путь этот ему хорошо знаком. И вдруг наткнулся на машину и людей, замешкался, закрутился, размахивая усиками. Что подскажут локационные органы? Разобрался, но испугался: кто-то необычный на дороге. Повернул обратно и помчался точно по тому же маршруту.