Павел Мариковский - Два лика пустыни

Вблизи берега озера расположена колония мокриц. Вокруг аккуратного круглого входа насыпана кучка земли и мелких цилиндриков. Нелегко копать землю мокрицам, строя подземные жилища! Засуха и жара принесли заботы, заставляют их углублять норки до влажного и прохладного слоя. Сейчас колония этих сухопутных рачков будто вымерла. Во входах не видно ни одной мокрицы, никто не охраняет жилище, не закрыл двери норки зубастыми отростками, растущими на спине. Разве можно выдержать адскую жару, земля накалена так, что рукой к ней нельзя прикоснуться.

Среди жалких и сухих былинок кое-где видны чистые площадки с холмиками земли. Это муравейники муравьев-вегетарианцев — жнецов. Желая повидать обитателей подземных жилищ, я вскапываю холмики маленькой походной лопаткой. Но поверхностные камеры пусты. Даже сторожей не оставили. Все ушли в глубокие подземелья…

Ночью ярко светила луна, озеро будто уснуло, спокойное и тихое.

Под утро разыгрался ветер и струйки прохладного воздуха стали пробираться под одеяло. Солнце показалось над горизонтом красное и овальное и осветило мелкие облака. Похолодало. Я вздохнул с облегчением. Наверное, закончилась жара этого лета: конец августа, пора. Наспех оделся, поспешил взглянуть на колонию мокриц. Появились ли они или, быть может, вымерли все до единой?

Пустынные мокрицы интересные создания. Они живут семьями. Самец и самка строят норку, заводят потомство, кормят своих детей, пока они не подрастут.

Поверхность земли кишела от мокриц. Они не спеша ползали во всех направлениях, взбирались на сухие травинки, копошились в мусоре из палочек и соринок, кое-где покрывавших сухую землю, что-то там находили, чем-то там лакомились. Молодь, судя по всему, уже начала самостоятельную жизнь, прогуливалась по земле, искала пропитание.

Кое-где вышли на поверхность земли и муравьи-жнецы, но делать им было нечего: урожая трав — никакого.

Солнце еще выше поднялось над землей, проглянуло из-за тучек, стало пригревать. Мокрицы забеспокоились, заторопились, стали прятаться в норки, но ни куда попало. Молодежь настойчиво стремилась туда, где сидели на страже старики. В таких норках было безопасней.

Постепенно поверхность земли опустела. Но кое-где возле некоторых норок толпилось множество молодых мокриц. В центре каждого скопления сидело несколько мокриц, настойчиво пытавшихся прорваться в убежище, закрытое зубастыми гребешками. Остальные теснились вокруг, дожидаясь своей очереди, отгребали ножками землю от входа наружу, как бы оберегая двери жилища от того, чтобы их не засыпала земля.

Почему возле некоторых норок скопилось так много молодых мокриц?

Пришлось заняться раскопками. В первой же норке я застал трагедию. У самого первого просителя нетерпеливые собратья, ожидавшие очереди, отгрызли брюшко. В норке же, охраняемой стариком, скопилось несколько десятков мокриц. Квартира была занята до предела, и пускать в нее жильцов не полагалось, иначе в нижней, прохладной части норки не хватит всем места, когда днем земля нагреется от солнца. В других норках обошлось без линчевания просительниц, но картина была все та же: помещения заселены до предела.

Так вот в чем дело! Молодые мокрицы, размером почти такие же, как и взрослые, все еще нуждались в опеке и не желали занимать норки, пустующие без взрослых.

Становилось понятным и другое. Теперь молодь уже не разбиралась, где чей дом, братья и сестры разошлись по всей обширной колонии и, бездомничая, бродяжничая ночью, на день забирались куда придется.

А старики? Они продолжали заботиться о детях, только теперь уже не как прежде — только о своих, а о всех потомках большой колонии. Дети стали общими.

Нашлись, наверное, и такие, кто ушел далеко странствовать в поисках мест и других миров, гонимые могучим инстинктом расселения.

Ослепительно светлая и горячая пустыня полыхает миражами, и ветер, сухой и обжигающий, несется над ней, поднимая облачка пыли. Казалось, все замерло, спряталось. Лишь неумолчно кричат цикады, и песня их, громкая и сверлящая, действует на нервы.

Если бы не горячий ветер, еще можно было бы терпеть жару. Но он попутный, и в машине несносная духота. Пожалуй, лучше остановиться, растянуть тент и лечь под ним в тени.

Но неожиданно на светлой пустыне появляются темные, почти синие пятна. Это тени от редких облачков. Одно пятно впереди нас и совсем близко. Оно мчится по нашему пути прямо по дороге. Немного газа, и я догоняю тень, мы забираемся в нее и путешествуем под ее защитой. И сразу легче, прохладней. И еще отчего-то приятней. Сразу не догадался. В тени не поют цикады. Они провожают нас вместе с тенью молча, замерев на кустах боялыча и полыни. Вокруг же совсем рядом, как и прежде, сверкает горячее солнце.

Иногда будто облачко бежит быстрее, иногда медленнее. Но счастье наше недолгое. Тень уходит в сторону — и опять духота, яркий свет и скрипучие крики цикад. Хотя впереди появилась еще тень от другого облака, и мы вновь спешим в него забраться, как под зонтик.

Никогда не приходилось путешествовать под тенью облаков, и погоня за ними кажется такой необыкновенной!

Но ровная дорога отклоняется в сторону, и теперь прощайте, облака, нам с вами не по пути, и незачем перегревать мотор, пора сделать до вечера остановку да вскипятить чай, чтобы утолить жажду.

Скучно сидеть под тентом. Надо решиться и прогуляться по знойной пустыне. Быть может, не все замерло и что-нибудь есть живое. Здесь нет цикад, зато раздаются странные птичьи крики светлокрылой кобылки-пустынницы. Она единственная способна вынести такую жару. Самки, я знаю, забрались под кустики, а самцы взлетают, совершая замысловатые зигзаги: над землей не так жарко, как на ее поверхности, и в полете кобылка остывает.

Долго хожу за одной кобылкой. Она не желает улетать с облюбованного места… Это ее территория. Лишь один раз уносится далеко к кустикам саксаула, но вскоре возвращается обратно.

Иногда над саксаулом с жужжанием проплывают большие золотисто-зеленые златки-юлодии и грузно падают на его ветки. Златки — дети солнца и тоже, как и светлокрылые кобылки-пустынницы, не боятся жары.

И больше нет никого. Пустыня мертва. Даже муравьи-бегунки спрятались в свои подземные убежища. Но вот из-под кустика терескена выбегает клещ гиаломма азиатика. Учуял меня, не выдержал, не испугался жары. Ждал, наверное, такой встречи с самой весны, почти два месяца. Сейчас наступил решительный момент в его жизни. И клещ мчится изо всех сил на своих полусогнутых ногах. Возле меня конец его пути. Но я отхожу на несколько шагов в сторону.

У клеща отличнейшая ориентация. Он моментально поворачивается и бежит ко мне с еще большей быстротой. Но почему-то вскоре сбился, закружился на одном месте, лихорадочно замахал ногами и вдруг скрючился, застыл, замер. Неужели потерял меня, заблудился?