Джон Куллини - Леса моря. Жизнь и смерть на континентальном шельфе

Моя вахта была с четырех до восьми утра, не самое лучшее время, но выбирать было не из чего, так как я был последним в списке принимавших участие в экспедиции. Я утешал себя мыслью, что несколько раз увижу восход солнца над океаном. В мою обязанность входило следить за глубиномером, находившимся в маленьком помещении, которое открывалось на заднюю сторону капитанского мостика. Вахтенный был рад моему появлению и, кратко объяснив мне, что нужно делать, удалился.

Я отмотал кусок ленты с барабана самописца и увидел, что в течение последнего часа под нами было ровное дно, находившееся почти на 80-метровой глубине. Прибор, тихо стрекотавший и щелкавший в углу комнатки, отсчитывал время, которое периодически посылаемые с судна звуковые сигналы тратят на то, чтобы, отразившись от дна, вернуться обратно. Отраженные импульсы регистрировались на медленно двигавшейся бумажной ленте, и бесконечный ряд отметок, шедших тесно одна за другой, образовывал на ленте сплошную грязную линию. На этой же ленте была обозначена вертикальная шкала с отметками глубины воды. Моя работа состояла в том, чтобы каждые пятнадцать минут отмечать на ленте время, а также направление и скорость судна. На основе этой информации предполагалось начертить точный профиль дна по ходу судна.

Эта небольшая и однообразная операция оставляла мне свободными 14 из каждых 15 минут, и я коротал время, разговаривая с рулевым.

Наша беседа происходила в почти полной темноте, только шкалы приборов светились мягким желто-зеленым светом. Мы видели перед собой бескрайний, теряющийся в дымке простор между океаном и небом, на котором вырисовывалась еле видная тусклая луна, висевшая высоко на востоке по левому борту от носа судна. Я узнал, что рулевой, как и большинство остальных членов команды, был рыбаком, летом промышлявшим креветок, а зимой, если позволяла погода, гребешков и менхаденов. Продолжительность коллективного опыта матросов по добыванию в этих водах средств к существованию составляла около 200 человеко-лет. Некоторые из них раньше служили в Береговой охране. Говоря о работе в море, они напускают на себя вид знатоков, что выражается в небрежном тоне и употреблении особого жаргона, в котором, по мнению некоторых лингвистов, сохраняются элементы речи их предков эпохи Елизаветы.

Члены команды, кроме того, были еще и хорошими биологами-практиками, знавшими места обитания и поведения жителей шельфа лучше, чем биологи-специалисты. Они пользовались колоритными местными названиями рыб, например менхаденов они называли поги, мелких камбал — морской язык. Они хорошо различали даже близкородственные виды. Местные капитаны траулеров знали сотни квадратных миль шельфа наизусть или имели самостоятельно выполненные карты с данными о грунтах, местонахождении рифов и обломков кораблей, необычных течениях и популяциях животных. В прежние годы такие люди были незаменимыми гидами для ученых, начинавших изучение подводной целины.

Если команда была составлена из универсальных знатоков моря и его населения, то биологи и геологи, принимавшие участие в этой экспедиции, были специалистами довольно узкого профиля. Хотя мощные приборы, которыми располагали ученые, давали им большие возможности, чем дает членам команды их единственное средство познания — глаза, уши, носы, подошвы ног и, наконец, собственный зад, — я чувствовал, что важны оба способа и вида знаний. Действительно, чтобы понять природу подводного мира, необходим, вероятно, их синтез.

Многие ученые сегодня проводят слишком много времени в стенах лабораторий, исследуя экологию с помощью компьютеров, получающих неполноценную информацию вследствие несовершенства наших знаний. Хуже того, они, ученые, вовлекаются в деятельность бюрократической машины. Новая Большая Наука требует отвлечения огромного количества времени, предназначенного для науки, на дипломатические уловки и компромиссы, имеющие целью вырвать деньги у ведающих фондами организаций. Невольно возникает вопрос: не душит ли бюрократический спрут будущих Ньютонов, Дарвинов и Эйнштейнов? Мы теряем возможность остановиться и осмотреться и, вероятно, подавляем в себе способность размышлять и проверять, интегрировать и синтезировать. Даже возникающие в повседневной жизни вопросы, имеющие большое практическое и личное значение для ученых, теперь часто познаются случайно.

Вскоре после завтрака, к которому я чуть прикоснулся, у нас была очередная станция, во время которой мы использовали небольшой биологический трал, представлявший собой миниатюрный вариант промыслового трала. Мы находились у кромки шельфа, на самой дальней из запланированных нами на юге точек. Улов был чрезвычайно разнообразным, с большой примесью ярких форм Карибского моря — морские звезды, крабы, крупные и небольшие моллюски, и много рыбы, и все они обитали на покрытом ракушником дне, на стометровой глубине.

Содержимое сети было сброшено в фанерный лоток, и вместе с другими я копался в этой шевелящейся массе, когда мне попалась интересная рыбка. Что-то удивительно уродливое было в ее голове, на которой выделялись выпуклые глаза с листовидным лоскутком кожи между ними. Большая часть ее тела была покрыта перекрывающими друг друга маленькими пластинками и увеличенными чешуйками, придававшими рыбе потрепанный вид. Всем этим нелепостям противостояла окраска тела — в красную и синюю крапинки, с большим пятном чистого желтого цвета под каждым грудным плавником.

Я нагнулся и взял ее в руки и в то же мгновение услыхал хриплый возглас: «Осторожно, она обожжет вас!» Вздрогнув, я выронил рыбу из рук, еще не успев даже понять, что это относится ко мне.

Член команды, наблюдавший за сортировкой улова, подошел ко мне и, указав на рыбу, которую я бросил, сказал: «У нее есть жало, у этой…» И тут из глубины моей памяти всплыла книга, в которой была описана эта рыба. Это одна из скорпеновых рыб Карибского моря, имеющих ядовитые шипы вдоль спины и в брюшных и анальных плавниках. Она не представляет смертельной опасности для человека, как некоторые пользующиеся дурной славой тропические виды рыб Тихого океана, но получить порцию яда вдалеке от медицинской помощи было бы тоже не очень приятно. Чувствуя себя несколько глуповато, я поблагодарил этого человека за предупреждение. Разбор улова продолжался; однако теперь все занимались этим делом заметно осмотрительнее.

Погода, определенно, обходилась с нами благородно. В течение всего дня на море почти никакого волнения. Мой желудок прочно стал на свое обычное место; я бросил вызов ветрам, где бы они нам ни находились, и с энтузиазмом принялся за обильный ленч, после которого вздремнул, наслаждаясь теплым октябрьским солнцем. Моя кожа стала покрываться розовым загаром.