Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Не случайно, наверное, в сегодняшней, все более компьютерной жизни я все больше ценю полученное письмо, если оно написано от руки… Так что тебе за твое послание, написанное за два раза разными ручками, ― особое спасибо (хорошо, что ты рыбу в него не заворачивал…).

Так что для меня страницы старых полевых дневников ― это не отражение и опи­сание жизни, это сама жизнь. Сегодня я жертвую этим ради целесообразности затра­чиваемых усилий» понимая, что не имею права рисковать собранными наблюдения­ми, случайно утеряв потом их единственный эк­земпляр. Но мне очень не хватает тех клетчатых затертых страниц из обычных общих тетрадей, которые являлись свидетел­ями и участниками всего со мной происходившего…

А иногда и того больше. Хочется бросить на фиг все эти нынешние технические излишества и уйти наблюдать просто с биноклем, записной книжкой и авторучкой в кармане… Честно говоря, я иногда (очень редко) так и делаю. А потом, когда все же перепечатываю эти записи на компьютер, думаю сам про себя: «Во дурак‑то, делать, что ли, нечего?..»

В ту весну, продолжая поиски, я много мотался по всему региону и посмотрел массу интересного. Это был редкий по самобытности сезон, принесший много нового материала по разным видам, по новым местам и по новым проблемам. А вот по фас­циатусу ничего принципиально нового в этот год у меня не прибавилось.

«10 мая. Родители, привет!

Для человека, приезжающего из северных столиц, экзотика Туркмении неизменно подчеркивается обитанием здесь ядо­витых змей. Включая самых серьезных для этой части континента: гюрзы, эфы и кобры. Только не беспокойтесь там, пожалуй­ста, что жизнь моя здесь висит из‑за этого на волос­ке. Чтобы змея тебя укусила, надо очень и очень этого захотеть. Бывает, конечно, что гюрза или эфа, по своей га­дючьей натуре, цапнет, даже предварительно не зашипев, но такое ― исключитель­ная редкость, когда совсем уж лопухнешься: наступишь или сядешь на змею. Обыч­но же они уползают задолго до того, как ты сам их замечаешь. А кобра, так и вообще до того деликатная змея, что заставить ее кусаться может лишь совсем уж хамское обращение.

Кобра ― это моя любовь. Во–первых, она потрясающе красива. Если гюрза и эфа выглядят серыми и матовыми, как бы запыленными, то кобра сверкает гладкой ко­ричневой чешуей, как полированный шоколад. Во–вторых, у нее очень привлекательн­ая круглая морда. Когда на меня своими щелевидными зрачками смотрит гюрза, я безо всякого энтузиазма сознаю, что дела мои плохи. Когда же я вижу закругленную мордочку кобры с выразительными, целиком черными глазами, мне приходится сдерживать себя, чтобы не протянуть руку и ее не погладить.

Кобра ― самая скрытная (самая выдержанная и интеллигентная) из здешних ядо­витых змей. Проглотив добычу (мелко­го грызуна, или жабу весной, или пойман­ную на кустах во время осеннего пролета птичку), кобра не укладывается на солн­це свернутым шлангом, как гюрза, а скрывается где‑нибудь в укромном уголке, выстав­ляя на солнце лишь тот участок тела, где находится проглоченная жертва. По мере того как обед продвигается по телу, змея меняет положение, подстав­ляя солнцу дру­гую свою часть.

Если вы увидели торчащую из‑под камня петлю кобриного тела в блестящей чешуе и, подцепив змею змееловным крюч­ком, вытащили ее на открытое место, она мгно­венно пытается спастись бегством, стремительно уползая к ближайшему укрытию. Если вы упорствуете и не даете ей уйти, она встает в капюшон, качаясь и отчаянно шипя, ― картина, которую представляет себе каждый по выступлениям факиров, фильмам и картинкам; выглядит устрашающе. Это знак того, что сама змея очень ис­пугана и готовится защищаться.

У Зарудного (про другой вид кобры): «Случилось мне выстрелить по чекану… подстреленная птица улетает и скрывает­ся в узкой горизонтальной щели под нависаю­щим слоем конгломерата… я лезу плашмя в щель и… холодею от ужаса: не далее фута от своего лица вижу голову крупной очковой змеи, которая бросает схва­ченную ею птицу и, уставив на меня свои неподвижные стальные глаза, громко ши­пит и раздувает шею, как это она обыкновенно проделывает, когда находит­ся в раз­драженном состоянии; тихо и осторожно я пячусь назад, а вслед за мною, держа свою поднятую голову в том же футе расстояния от моего лица, подвигается змея; достигнув отверстия щели, я вскакиваю на ноги, вздыхаю наконец сво­бодно, хватаю ружье, оставленное около, и убиваю своего врага».

Во дела; «убиваю своего врага» ― каково, а? «Врага»! Поэтика чувствуется без­ошибочно, но ведь ни стыда, ни совести. Видать, сильно переволновался Н. А., силь­но…

Вот она, природа большого белого человека: чуть что не по нам, за ружье хватаем­ся, мстим (!) безмозглым тварям (!), как равные равным (!), когда и опасности уже нет (!)… А потом еще и рассказываем с придыханием о своих приключениях и отваге… (Это я уже не о Зарудном, а вообще; большинство полевиков этим грешит, а уж не полевики ― и подавно.)

Из капюшона кобра почти никогда не кусает. Она раскачивается и делает выпады, отпугивая агрессора, сама при этом нервничает, но, даже если вы не оставляете ее в покое, кобра в этой ситуации еще не использует яд. Она несколько раз ударит носом приближающуюся палку, будет выбрасывать на противника голову, широко разевая розовую пасть (этот по–кошачьи розовый цвет ощеренного рта, неестественно контрастирующий с окраской их тела ― единственное, что мне не­приятно и страшно­вато в змеях), но не укусит. И лишь после этого, если ни одно из продемонстрирован­ных предупрежде­ний на вас не подействовало, змея свернет капюшон, опять попро­бует ускользнуть, а при продолжении преследования укусит.

Гюрза намного опаснее. Она гораздо быстрее и, если разогрета на солнце, совер­шает броски с быстротой, недоступной не только человеческому, но и звериному гла­зу. Так что никакому Рики–Тики–Тави с гюрзой не справиться: за ее выпадами мангу­сту не уследить.

Я сам, впервые попробовав поймать гюрзу, наткнулся на здоровенную змеюку, по­сматривавшую на меня со скептиче­ским холодком, как бы не принимая меня все­рьез. Потянувшись к ней крючком, я ничего не заметил, кроме метнувшейся серой тени ― крючок вылетел из моих неопытных рук от сильного удара, а змея продолжа­ла лежать на том же самом месте, шипя, как компрессор, и перетекая на месте петлями длинного тела. Я несолидно скакал вокруг нее, пытаясь выбрать удобную позицию, а когда сунулся совсем уж вплотную, она со свирепым шипением рвану­лась мимо меня вдоль скалы, держа переднюю треть тела на весу (признак крайнего раздражения) и двигаясь со скоростью, которой просто не ожидаешь от безногой твари.