Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

И ты знаешь, что примечательно? Как раз перед нахождением гнезда фасциатуса в Копетдаге в 1892 году Зарудный ра­дикально изменил всю свою жизнь, переехав из Оренбурга в Псков. И знаешь почему? Спасался от нависшей над ним же­нитьбы на какой‑то из оренбургских красоток! Эх!..

Говорят, не чурался Николай Алексеевич дамского общества… Так‑то вот… А ина­че и быть не могло, это сразу чувству­ется, когда читаешь, как он про птиц пишет. Сильно пишет, ярко и ласково».

«27 апреля…. Двигаясь вниз по Сумбару, в тугаях около совхозной фермы с про­стым туркменским названием «Комсо­мол», нашел огромную колонию черногрудых воробьев (похож на обычного городского, но с черной грудкой).

Во всей округе стоит непрекращающийся гвалт тысяч птиц. Идет строительство гнезд: из зеленых стеблей травы птицы повсеместно вяжут на кустах сферические гнезда с круглым боковым входом. Зеленая трава гибкая, удобна для строи­тельства, а потом высохнет и гнездо превратится в легкую, прочную, упругую и надежную по­стройку, защищающую и от па­лящего солнца, и от холодного ветра.

Ежесекундно от колонии на соседнее поле струится непрекращающийся поток птиц, летящих за материалом для гнезд, а им навстречу ― такой же поток птиц, несу­щих в клювах длинные зеленые травинки. От реки к полю летят просто воробьи, а от поля к реке ― воробьи с зелеными усами».

«5 мая. Привет, Чача!

Пишу на Сюнт–Хасардагской гряде ― прямо на камнях, где остановился, возвра­щаясь из маршрута.

Спускаясь вниз по сухому щебнистому склону, вдруг попал на зыбучий его участок и медленно пополз вниз, увлекая за собой камни в метре вокруг. Потерял равновесие и сел на еще ползущую вниз щебенку, лениво переводя дух и решив осмотреться, благо никуда не тороплюсь.

На северном склоне хоть и нет густой тени, но все же не так жарко, как на прямом солнцепеке. Решив немного посидеть, посмотрев на округу в бинокль, я стащил с себя лямку саквояжа и поставил его рядом на камни. И в этот самый момент один из обломков щебенки вдруг отскочил от меня на полметра.

Честно говоря, даже будучи от природы субъективным идеалистом, я все же не люблю, когда камни сами по себе прыга­ют… Смотрю ― ничего. Присматриваюсь внимательнее и вдруг вижу, что один из кусков щебня привстает на толстеньких нож­ках и медленным основательным шагом направляется в противоположную от меня сторону… Саксетания!

Среди всех саранчовых, от певучих сверчков и длинноусых кузнечиков до огром­ной всепожирающей саранчи, саксета­ния ― мой любимый зверь. Представь себе серо–коричневого кузнечика сантиметров пять длиной, без крыльев и без усов; тяже­ловесного, корявого; с мощным бизоньим горбом, с толстыми ногами; с шершавыми покровами, по цвету и текстуре точно напоминающими кусок щебенки, и ты полу­чишь это удивительное насекомое, обитающее только в Копетдаге.

Во всем облике этого копетдагского эндемика отчетливо просматривается такая основательность, устойчивость и нето­ропливость, что, глядя на него, невольно чув­ствуешь, | что это создание ощущает себя весьма уютно на этом неуютном склоне.

Обитая в засушливых горах, саксетания великолепно приспособилась к этим него­степриимным условиям: внешний вид в точности соответствует виду окружающих камней, если она не двигается, то и в упор не отличишь (даже сидя, она умудря­ется расположить тело так, чтобы ее не выдала падающая от солнца тень).

У самца, которого я держу в руках, внутренние части задних ног ярко–синие; не знаю как, но насекомые явно использу­ют это при общении с себе подобными. Кры­льев у этого пустынно–каменистого мини–танка нет, летать не может, ходит пеш­ком по небольшому пятачку своего местообитания, а в случаях крайней опасности неохотно прыгает. Я своего знаком­ца после первого прыжка прыгнуть больше уже так и не заставил, даже подталкивая сзади пальцем.

Неравнодушен я к этому виду: уж больно особое существо;, да и живет только здесь, что невольно создает у меня ощу­щение особого с ним родства. А с другой сто­роны ― тоже ведь своего рода саранча; наловить да поджарить. С нас станет­ся, еще и в ресторанах будем подавать «уникальное национальное блюдо из краснокнижных эндемиков».

Как у Зарудного: «В годы обильного своего появления саранча может доставить быстро приготовляемое, жирное и лако­мое блюдо. Его делают таким образом: у пой­манных насекомых обрывают крылья и ноги, оставляя, однако, задние бедра; затем еще живыми, бросают в котел и, посыпая мелко истолченной солью, пекут в нем, все время помешивая палкою. По вкусу и запаху саранча, изготовленная так, напомина­ет наших речных раков… Что касается до меня, то я всегда с большим удовольстви­ем разнообразил (этим кушаньем) свой стол. Белуджи… пекут саранчу просто в горя­чей золе».

Да–а… Интересно, что у Муравских дома сегодня к ужину?.

Саксетания копетдагская. Может, и мне псевдоним взять: П–в-Копетдагский? По–моему, шикарно. Насекомое ушло по своим насекомьим делам, уже и не найти. Мне тоже нечего рассиживать, домой‑то еще пилить и пилить.

Военному, Ленке и Эммочке привет!»

«7 мая…. На глинистом обрыве из трещины торчит голова очень маленькой яще­рицы. Я не специалист, поэтому мне легко что‑то кажется необычным, я сажусь на камень и начинаю наблюдать. Через секунду ящерица меняет позу, и я вижу на лапе широкие уплощенные пальцы ― это геккон. Группа для любого зоолога особая; каж­дый читал в детстве об этих уникальных пальчиках с миллионами микроскопических ворсинок, позволяющих бегать даже по вертикальному стеклу и по потолкам.

Сижу смотрю, никуда не тороплюсь. Интересно, почему здешние гекконы не кри­чат? Ни разу не слышал. Тропические виды резко рявкают необычным для ящериц образом. Я так вообще уверен, что название «геккон», «гекко» ― звукоподражательн­ое, имитирующее их крик.

Геккон мой выскакивает из своего укрытия целиком, пробегает сантиметров два­дцать, хватает что‑то мне невидимое и вновь замирает неподвижно, но я уже могу разглядеть его целиком, вместе с кольцами жестких шипиков на хвосте: это ко­лючехвостый геккон!