Array Array - Наветренная дорога

Когда мы убедились, что гнездо раскопано до дна, я наспех сделал ряд измерений, занес данные в записную книжку, захватил несколько целых яиц и завязал мешок с пойманными игуанами. Мы счистили песок с рукавов и брюк и, взяв с собой игуан и рюкзаки, двинулись дальше.

Стало совсем темно. Время от времени я включал фонарь и длинным лучом осве­щал берег. Но Чепе сказал мне, что след черепахи заметен в темноте не хуже, чем при свете фонаря, а может быть, даже и лучше.

― Вы можете видеть более темную полосу, — пояснил он.

Его мысль была мне понятна, и в ней содержалась доля истины. Но с точки зрения опытного человека, располагающего фонарем, было неправильным идти в темноте, когда знаешь, что при свете фонаря можно обнаружить много разных глаз — малень­ких огоньков, сверкающих среди дюн, как искусственные мозаичные камни, или све­тящиеся в кустах, как мерцающие звезды. Это могут быть глаза наземных пауков, бе­гающих вдоль открытого берега в погоне за песчаными блохами, порой влезая на вы­сокую траву и подкрадываясь к спящим в ней насекомым. Это бывают глаза тонких, как бумага, древесных пауков, приникших к гладким черенкам листьев кокосовых пальм. При свете фонаря вы можете видеть, как ночные крабы быстро переставляют свои многочисленные ноги, пересекая неразличимый в темноте песок, и скользят по нему, словно по туго натянутой проволоке. Они ищут спасения в полосе прибоя или же в своих норах, в зависимости от того, что окажется к ним ближе в момент, когда их неожиданно осветит луч фонаря.

Вы долго смотрите вдоль длинного светового луча в поисках мерцающих глаз ено­товидных. У полосы кустарника вам не всегда удается заметить промышляющего до­бычу енота, однако почти всегда можно увидеть большущие сверкающие глаза сидя­щего на яйцах козодоя. И хотя вы уже десятки раз видели это сверкание, у вас начи­нается сердцебиение и вы воображаете, что перед вами какое‑то огромное голодное существо. Иногда, почти совсем на грани вашего поля зрения, появляется созвездие, и его неясно горящие звезды неожиданно прочерчивают по небу полосы света, слов­но падающие метеоры. Раздавшееся в кустах тявканье дает вам понять, что вы напугали стаю собак из Сикирреса, рыщущих здесь в поисках яиц биссы и ожидающих, покуда приплывет большое стадо зеленых.

Если вы направите луч фонаря поверх низкого берегового кустарника, к деревьям прибрежной рощи, то сможете зажечь огонек величиной с булавочную головку в гла­зах двухдюймового мотылька. Постепенно этот огонек разгорится до размеров и окраски глаз шестифутового аллигатора. И сколько бы раз вы ни поворачивали голо­ву в сторону моря, вам не удастся обнаружить там чьих- либо глаз — лишь спугнете стайки кормящихся в полосе прибоя маленьких плоских рыбешек, которые в полном безумии начнут кувыркаться и взлетать в воздух. Может быть, только на сотый раз ваш луч отразится от панциря биссы, плывущей по волнам к берегу, чтобы снести там яйца.

Мы шли уже около получаса, когда прямо перед нами на берегу я обнаружил от­блеск чего‑то очень знакомого, но крайне неправдоподобного для этих мест. Этот неясный ярко–розовый круглый глаз мерцал, подобно планете, а не сверкал, как звезда. Вне всякого сомнения этот четко очерченный кружок был глазом лягушки. В слабом свете луча глаз казался висящим в пространстве. Не поверив впечатлению, я продолжал идти вперед, пока не увидел четкие контуры бревна.

Полусгнившее бревно толщиною в два фута наполовину завязло в песке, один его конец обсох и побелел от соли, а другой был черным и мокрым от брызг набегавших волн. Сверкавшая глазами лягушка сидела как раз на границе сырой и сухой частей.

Такое событие может показаться незначительным, но, с моей точки зрения, оно было чудом. Глаз принадлежал древесной лягушке–хиле — крупной тропической по­роде, которую обычно находят в прудах и канавах, наполненных пресной водой. Из всех дышащих воздухом позвоночных амфибий лягушки и саламандры менее всего терпимы к соленой воде, которая поглощает влагу из протоплазмы и создает трудно­сти для голых и влажных существ.

В здешних краях нет настоящих морских пород амфибий, а те, что живут здесь, остерегаются соприкосновения с морем. Лишь жабы — существа более толстокожие — теряют меньше влаги из организма, чем их сородичи, поэтому их иногда можно встретить ночью в дюнах или вблизи речного устья, но это случается редко.

Насколько я помню, лягушка–хила сидела вопреки правилам возле сырой части бревна. Согласно всем учебникам, ей надлежало находиться в тяжелом осмотиче­ском состоянии и под воздействием соленой воды она должна была сморщиться от потери собственной жидкости. Однако она сидела вытаращив навстречу ветру большие глаза, подобрав под себя ноги, широко разинув глотку, дыша соленым воз­духом, словно ожидала, что какая- нибудь мирная песчаная блоха, или паук, или еще какая- нибудь жертва очутится поблизости.

По тому, с какой неосмотрительной настойчивостью она нарушала установленные для ее сородичей запреты и добывала необычный корм на отравленном солью участке суши, можно было решить, что лягушка появилась издалека. Она не могла родиться в море или в песке, она, бесспорно, появилась на свет в пресной воде. Следовательно, лягушка была каким‑то образом доставлена в наветренную сторону из лесного пресноводного водоема или прилегающего к реке болота, и обратное пу­тешествие через сухой кустарник было для нее невозможно. Однако возникшее подозрение заставило меня осветить часть пальмовой рощи, и тут я заметил поко­сившийся нанес, стоявший на опутанной виноградными лозами вырубке.

Покинув лягушку и Чепе, который не усмотрел ничего интересного в этой встрече, я обследовал вырубку и нашел развалины колодезного сруба. Такие колодцы со сла­босолоноватой водой роют в сухом слое песка, лежащем между морем и рекой, до которой доходит приливная волна. Навес над колодцем сгнил и свалился, стены сру­ба сильно обветшали, но на дне я увидел отблеск воды. Я осветил колодец фона­рем, постучал по срубу, и мне стало видно, как в темной воде засуетились головасти­ки.

Теперь я понял, откуда появилась лягушка, но так и не узнал, почему она решила отдыхать на соленом бревне. Когда я вернулся, лягушка сидела на прежнем месте, а Чепе, примостившийся на сухом конце бревна, курил сигарету. Я засунул лягушку в мешок, и мы пошли дальше к югу.

Пройдя около двух миль, мы не обнаружили ни единого следа зеленой черепахи. Действуя очень согласованно, черепахи всегда появляются постепенно, как бы предупреждая о прибытии. Но стадо не прибывало и, по- видимому, не собиралось прибывать этой ночью.

Уравновешенный человек, интересующийся только одной узкой отраслью науки, отправился бы домой, чтобы набраться сил для следующего дня. Но передо мной на два десятка миль гладко расстилалось побережье, а бриз дул с силой, достаточной для того, чтобы отгонять песчаных мух. Отдельные тусклые зарницы сверкали дале­ко на юго–востоке, и было ясно, что проходившие на безопасном от нас расстоянии грозовые тучи разразились ливнями где‑то далеко в море. Зачем же идти обратно? По–прежнему оставалась возможность встретить одинокую зеленую черепаху, а бис­сы и кожистые прибывали все время. Еще не наступил сезон для дозорных, берег был пуст, а из ближайшего леса всегда мог появиться какой- нибудь любитель пожи­виться яйцами. И вообще, если есть берег, по которому можно идти, вы всегда услы­шите от меня подобные рассуждения. Ночные прогулки по дикому тропическому бе­регу — предел моих желаний.