Берндт Хайнрих - Зима: Секреты выживания растений и животных в самое суровое время года

Внезапно у себя за спиной я слышу шум крыльев крупной птицы. Наверное, из укрытия в густых соснах выбирается рябчик, чтобы покормиться почками с голых ветвей тополя или березы. Снег еще недостаточно глубокий, чтобы вырыть в нем нору и прятаться в ней от холода.

Я замечаю движение: длинный черный силуэт крупным прыжком выскакивает на пруд с края кочки с рогозом. Норка. Выйдя на лед, водолюбивый зверек перепрыгивает на более крупную из двух хаток ондатры, быстро ее осматривает и переходит к соседней, поменьше.

Раздается музыкальный щебет: стайка пуночек летит высоко у меня над головой. Они прибыли с севера Гудзонского залива. Это снежные птицы, они несут с собой зиму. С громким карканьем пролетают две вороны. Норка на несколько секунд задерживается на краю ондатровой хатки, затем перебегает озеро вдоль полыньи со снежной кашей, мимо двух темных силуэтов, по-прежнему неподвижных, и скрывается в рогозе на той стороне.

Я стою все так же тихо. Я заворожен. Светает. Снежинки продолжают убаюкивающе шелестеть по моей куртке. Ворон каркает вдали, там же, где и каждое утро на рассвете. Древесные воробьиные овсянки, перелетные гости из арктической тундры, несколько дней назад остановились на озерце, чтобы покормиться семенами и набрать жира. Отзвуки их приятных мелодичных голосов раздаются тут и там, а сами они скрываются у земли под ольхой на краю озера. Через несколько дней они исчезнут. Вдруг я слышу рядом с собой хрустящий шелест. Глянув вниз, вижу, как покачивается лист осоки. Соскальзывает крошечное количество снега. Быстрое движение. Движется черная точка. Это глаз безупречно белой ласки. Ласка исчезает, как по волшебству появляется в другом месте, из-под покрытой снегом травы. Теперь я вижу свежую следовую дорожку мелкого грызуна. Судя по отпечатку, который оставил хвост, и длинному шагу, скорее всего, это олений хомячок. Добыча почуяла погоню? Ласка мелькает то у одного, то у другого пучка травы, пересекая следы. Встает, вытянувшись тонким пятнадцатисантиметровым телом на тихий шорох, смотрит в этом направлении, срывается с места. Через несколько секунд возвращается, глядит на меня, стоя на задних лапах. Бесстрашный, сосредоточенный, невероятно собранный, движимый бесконечной неуемной энергией зверек вскоре снова исчезает из виду (позже я прошел по следу ласки и нашел место, где она что-то тащила, оставляя на снегу капли крови).

Два неподвижных черных бугорка на льду вызывают у меня все больше любопытства. Может быть, это вылезли из воды выдры? Или два сгорбленных маленьких бобра? А может быть, ондатры.

Наконец стало светло, и один из бугорков скользнул в снежную кашу на воде. Точно, ондатра. Ее спутница остается где была. Где-то через минуту ныряльщица возвращается, делает короткий круг по полынье и вылезает рядом с подругой. Она садится и чистит мех. Вторая ондатра оглядывается, затем тоже отправляется под воду. До их хатки, похожей на бобровую, только меньше, плыть подо льдом несколько секунд, но они остаются снаружи, на открытом воздухе (позже, заходя на озеро в течение дня, я время от времени снова видел их).

На следующий день озерцо окончательно замерзло. Скрылся под водой вход в ондатровый замок из рогоза и глины, который скоро заледенеет и станет твердым как камень. Вчера ондатры последний раз могли увидеть дневной свет. Теперь они заперты подо льдом почти на полгода. Только теплое весеннее солнце растопит лед и наконец выпустит их. Думаю, они понятия не имеют, что их ждет в ближайшие месяцы, – впрочем, то же можно сказать и обо мне.

Обычно, оглядывая озеро в следующие недели и месяцы после того, как встал лед, я вижу лишь напоминания о бурной жизни, которую оно питает и которой дает приют. У берега стоит осока, взмывшая в конце апреля или мая острыми зелеными клинками. Зимой под тяжестью снега она сгибается в бугорок. Безжизненно обмяк рогоз, где скрываются глубокие гнезда красноплечего черного трупиала, в которых когда-то лежали светло-голубые в темно-лиловых завитушках яйца. Гнезда американских свиристелей, дроздов, чижей давно пустуют и обнажились на голых кустах калины. Скоро они попадают на землю и обратятся в почву. Но над водой выступает три готовых для жизни сооружения. Это хатки полуводных грызунов, в которые теперь можно заселяться. Они прекрасно подходят для зимовки (см. главу 5).

Вода играет важную роль в обеспечении бобров пищей зимой. Осенью эти животные принимаются за работу и усердно трудятся, как и положено бобрам. Вся семья участвует в деле и валит деревья в близлежащем лесу. Некоторые зрелые тополя, поваленные бобрами в окрестностях моего дома, достигали 134 сантиметра в обхвате, но, к счастью, в основном животные предпочитают молодые, быстро растущие деревья, которые утаскивают целиком.

Деревья расчленяют, их части оттаскивают в воду и подгоняют по воде к хатке. К моменту, когда встанет лед, бобры собирают возле хатки кучу хвороста весом в десятки килограммов. Она упирается в дно пруда, а верхушка торчит из воды. Толщиной в треть метра и твердые, как бетон, стены хатки обеспечивают ее обитателям безопасность и тепло в самые сильные морозы. Когда встанет лед, если бобру нужно поесть, он выбирается из хатки под водой и плывет к складу за ветками, которыми будет питаться. Во время таких заплывов, как и у других ныряльщиков, у бобра замедляется сердцебиение и снижается потребление энергии, что позволяет продлить нырок (примерно до 15 минут).

Бобры запасают много пищи, но в целом в ней мало полезных калорий. Как и многие другие травоядные животные, в том числе термиты и тараканы, к тому, чтобы компенсировать этот недостаток, они приспособили переваривающих целлюлозу бактерий у себя в кишечнике. Бобры используют свою богатую целлюлозой пищу повторно, поедая собственные свежие фекалии. Несмотря на все это, осенью они также набирают жир. Наконец, взрослые особи (но не растущие детеныши) зимой экономят энергию: они становятся способны вынести бо́льшие колебания температуры тела и в среднем снижают ее примерно на 1 °C (источники: Smith et al., 1991; Smith, Drummer, Peterson, 1994).

Когда бобровое семейство оказывается в хатке во льду, у него остается единственный источник воздуха – маленькое вентиляционное отверстие наверху, где воздух проходит через сетку из толстых палок.

Хатка, которая так отчетливо видна у того берега, подальше места, где прячутся ондатры, скоро вмерзнет в лед. Каково это – целые месяцы проводить в тесноте и почти полной темноте, если не считать, может быть, одного в день заплыва за кормом в покрытой льдом и снегом темной ледяной воде? Полагаю, что, приспособившись к этим условиям, бобры чувствуют себя в них не так уж плохо. Видимо, как и ондатры, они существа безмятежные и, вероятно, меньше меня склонны к клаустрофобии.