Генри Бейтс - Натуралист на Амазонке

Мой помощник Жозе в последний год нашей жизни в Эге resgatou «выкупил» (эвфемизм [39], употребляемый вместо «купил») у торговца с Япура двух индейских детей, мальчика и девочку. Мальчику было лет 12, и кожа у него была необыкновенно темного цвета, как у кафузу, потомка индейцев и негров. Полагали, что он из какого-то совершенно дикого и бездомного племени, вроде парарауате с Тапажоса, — по нескольку таких племен живет в каждой внутренней области Южной Америки. Сверкающие черные глаза на лице правильной овальной формы имели испуганное, недоверчивое выражение, как у дикого зверя; руки и ноги его были малы и изящны. Вскоре после приезда, когда оказалось, что никто из индейских мальчиков и девочек в домах наших соседей не понимает его языка, он помрачнел и замкнулся в себе: из него нельзя было вытянуть ни слова, но много недель спустя он неожиданно разразился законченными португальскими фразами. Он болел раздутием печени и селезенки — результат перемежающейся лихорадки — еще долгое время после того, как попал к нам в руки. Лечить его оказалось делом трудным из-за почти неискоренимой его привычки есть землю, обожженную глину, черную смолу, воск и тому подобные вещества. В верховьях Амазонки эту странную привычку имеют очень многие дети, и не только индейцы, но и негры и белые. Следовательно, она не является исключительной особенностью ни знаменитых отомахоз с Ориноко, описанных Гумбольдтом, ни индейцев вообще и объясняется, по-видимому, какой-то патологической потребностью, вызываемой постной пищей из одной только рыбы, диких плодов да маниоковой крупы. Мы нарекли маленького дикаря Себастьяном. Служба этих индейских детей состоит в том, чтобы доставлять кувшины с водой с реки, собирать хворост в лесу, стряпать, помогать грести при поездках в монтарии и т. д. Себастьян нередко сопровождал меня по лесу, где помогал отыскивать подстреленных мной маленьких птичек, которые падали иногда в чаще среди беспорядочных груд упавших веток и сухих листьев. Он поразительно ловко ловил руками ящериц и карабкался на деревья. Самые гладкие стволы пальмовых деревьев не составляли для него никакой трудности: он подбирал несколько кусков крепких гибких лиан, связывал их в небольшое кольцо и, опираясь на него ногами и охватывая скользкий ствол, взбирался наверх рядом легких рывков. В первые недели было очень забавно видеть, с каким ликованием и гордостью он приносил мне пучки плодов, которые сорвал на почти недоступных деревьях. Себастьян избегал общества ребятишек своей расы и явно гордился тем, что служит у настоящего белого человека. Мы захватили его с собой вниз по реке в Пара, но он не выказал никакого волнения при виде столичных диковинок — пароходов, больших парусных кораблей и домов, лошадей и экипажей, пышных церковных обрядов и т.д. Здесь он проявил обычную для индейцев притупленность чувств и духовную ограниченность, а между тем он обладал очень острой восприимчивостью и быстро выучивался всякому механическому мастерству. Жозе, который незадолго до того, как я покинул страну, вернулся к своему прежнему ремеслу золотых дел мастера, сделал его своим учеником, и он быстро стал делать успехи: однажды, месяца через три после начала обучения, он явился ко мне с сияющим лицом и показал золотое кольцо собственного изготовления.

Совершенно иначе сложилась судьба девочки, которую доставили через месяц-другой после Себастьяна со второй партией детей, сплошь больных перемежающейся лихорадкой. Ее привели к нам в дом сразу же, после того как привезли сюда, однажды ночью, худенькую и измученную, промокшую до нитки и дрожавшую в ознобе: стоял влажный сезон, и дождь лил потоками. Старая индианка, которая привела ее к двери, сказала коротко: «Ecui encommenda» («Вот ваш маленький заказ»), — и пошла прочь. В облике девочки было очень мало дикарского, и цветом кожи она была гораздо светлее, чем мальчик. Мы узнали, что она из племени миранья, представителей которого отличает прорезь в каждой ноздре: в этих прорезях они в торжественных случаях носят по большой бляхе, сделанной из речной перламутровой раковины. Мы отнеслись с величайшей заботой к нашей маленькой пациентке: за ней ходили лучшие в городе сиделки, ей делали ежедневно припарки, давали хинин и кормили самыми питательными блюдами; однако ничего не помогало — она быстро угасала; печень у нее распухла и на ощупь стала тверда, как камень. Было что-то необыкновенно приятное в ее манерах, совершенно непохожих на то, что я наблюдал до тех пор у индейцев. Она отнюдь не была угрюма и молчалива, а напротив, всегда улыбалась и болтала. Мы приглашали к ней одну старуху из того же самого племени, и та переводила нам слова девочки. Больная часто умоляла нас взять ее на реку купаться, просила фруктов или хотела, чтобы эй дали поиграть какими-нибудь предметами, которые она видела в комнате. Ее туземное имя было Ория. Последнюю неделю или две она не могла уже вставать с постели, которую мы устроили для нее в сухом углу комнаты; когда она хотела подняться, что бывало очень часто, то никому не позволяла помогать ей, кроме меня, которого называла кариуа (белым человеком) -единственным словом, какое она, по-видимому, знала на языке тупи. Невыразимо трогательно было слушать, как она, лежа, часами повторяла стихи, которым выучилась еще в родной деревне, декламируя с подругами; то были несколько изречений, повторявшиеся снова и снова с ритмическим ударением и касавшиеся предметов и происшествий, связанных с дикой жизнью ее племени. Мы успели окрестить девочку, прежде чем она умерла, и, когда произошло это прискорбное событие, я вопреки нежеланию эгской знати настоял на том, чтобы похоронили ее с теми же почестями, что и белого ребенка, т.е. как anjinho (ангелочка), по красивому римско-католическому обычаю этой страны. Труп одели в платье из нарядного коленкора, руки скрестили на груди над палмой [40]из цветов и надели венок из цветов на голову. Десятки беспомощных детей вроде нашей бедной Ории умирают в Эге или по пути, но обычно во время их болезни не проявляют ни малейшей заботы о них. Это пленники, взятые в беспощадных набегах одной части племени миранья на территории другой и проданные эгским торговцам. Миранья нападают на деревни врасплох и убивают мужчин и женщин или заставляют их бежать в чащу леса, так что у них не остается времени спасти детей. Не приходится, по-видимому, сомневаться в том, что миранья — людоеды, а потому покупка у них этих пленников, вероятно, спасает последних от худшей участи. Впрочем, спрос на детей в Эге служит непосредственной причиной предложения, побуждая не отличающихся, щепетильностью вождей, которым достается весь барыш, предпринимать кровавые экспедиции.